что ты… ой, да шо ты меня лупишь, окаянная? Да не трогаю я твою новую родню! Можешь с ними перецеловаться! Да идите вы все!
Дядько Степан налил ещё сто и опрокинул со словами:
– За ентот, пролетарский нцантрелизм! Тьфу, мать вашу! Ертценализм!
– Интернационализм, – поправил его Лёвчик.
– Во-во! За ентот самый! – дядько Степан посмотрел на Лёвчика вполоборота, погрозил ему пальцем, бережно поставил бутыль в кошёлку и упал на Клавдиино плечо.
– Вы уж извиняйте, – произнесла Клавдия, обращаясь к Лёвчику и маме с бабушкой. – Он хороший, получку всю приносит, детей любит. Но вот прикладывается. А как выпьет, так и несёт его. Рот как помойка. Вот увидите, проснётся – и ничего не вспомнит. Вы его не бойтесь, он рук не распускает.
Дядько Степан проспал остаток пути, но настроение было подпорчено. Автобус съехал с центральной асфальтированной дороги на просёлочную. Здесь было ещё больше выбоин. Наконец, через полчаса автобус подъехал к селу. Покосившаяся вывеска на въезде информировала, что село называется Перевалкино. Оно находилось почти на незримой границе Российской и Украинской советских республик. И поскольку парни и девушки из соседних республик давным-давно переженились между собой, то и сёла по обе стороны были смешанными русско-украинскими. Перевал-кино было типичным отражением смеси советской действительности и национальных и семейных привычек. Проезжая по разбитым вдребезги улицам, можно было увидеть, вроде бы однообразные постройки. Но разница между ними бросалась в глаза. Вот он, покосившийся плетень, скучная, небелёная хата, неровные столбики во дворе, меж которыми натянуты провисшие верёвки, на которых, как знамя пролетарской революции, развевались бесформенные Дунькины юбки и застиранные Ванькины подштанники. Тут же по двору свободно бродили свиньи и, беззаботно покудахкивая, перепрыгивали через них куры, бессовестно роящиеся в свинских отходах. Лужицы вонючей жижи и рои мух над всем этим хозяйством. Следующая хата была полной противоположностью. Ровные штакетины, аккуратно подпиленные по размеру снизу и сверху (причём кверху торчали одинаковые треугольнички, красиво покрашенные), огораживали такую же хату, как у соседа, но побеленную и оттого выглядевшую больше и праздничнее. Окна, и наличники, и крыльцо выкрашены в синий цвет, оконные стёкла, чисто вымытые заботливой хозяйской рукой, радостно отражали весёлое солнышко, спешащее заглянуть и обласкать белокурых ребятишек и неутомимую хозяйку в расшитом переднике, день и ночь снующую между работой, детьми, печкой, стиркой, готовкой, аккуратным загоном для поросят и куриным сарайчиком, откуда каждое утро выносился десяток крупных свежих яичек. И откуда только силы брались? А ещё постирать, накормить, отмыть, перецеловать и уложить спать. А потом и мужу угодить, чтобы через несколько месяцев появиться на глаза односельчанам с округлившимся животиком, гордо пройти сквозь строй шушукающихся старух. Завидно, поди, этим пятидесяти и шестидесятилетним старым каргам. А я вот она, от мужа любимого и родного забеременела.
