с председателем, что будут вдвоем подносить снопы, а им за это по мешку мякины. И Семен согласился. Они нашли от деревянных грабель круглую палку, палкой этой пронизывали сноп под вязку и несли его на плечах к молотилке. Там мужик с деревянной ногой подхватывал сноп, бросал его на стол, а сам, казалось мне, начинялся пороховой яростью: как будто саблей с плеча, ударял широким ножом по вязке!
Так и шло: машина стучала, и облаком над ней поднималась пыль и мелкая полова[21]. Налетит ветерок – кладовщик глаза зажмуривает, а председатель сложенной «Правдой» закрывает лицо.
– Ты, чай, глаза не таращи – остяк[22] попадет!.. Щас спрошу! – крикнул на ухо Федя.
С ним мы обо всем заранее договорились, знали, что делать. И когда молотилка затихла на перекур, Федя и подкатился к кладовщику:
– Петрович, мякины нагребем?
– Мякину и коровам запарим, – лениво или нехотя ответил Петрович. – А это чей? – он кивнул в мою сторону.
– Это? А это сливача сын, соседушка мой.
– Что ли, и ему мякины?
– Нет, со мной – помогчи… Петрович, нагребем? – И Федя сосредоточенно ввинтил указательный палец себе под нос. Вид у него стал дурковатый. – Как, Петрович?
– Да никак. – Петрович отмахнулся. – Вон за два мешка снопы подносят.
– Неколи мне. Мамка по наряду ушла… Всего-то мешок картофельный – ярочка легла. Кнутом, чай, и зашибли – вот и легла. Я ей и запарю, покуда лежит…
Петрович скосил на Федьку глаза и усмехнулся:
– Не иначе в Ивана уродился.
– В кого еще-то, чай, он тятенька мой!
– Ладно, сгребите с краешка – на кучу не лезьте.
– С краешка, Петрович, с краешка, – согласился Федя и позвал меня кивком головы.
В это время вновь застучала молотилка. Мы и не думали сгребать мякину «с краешка»: подступили к куче и начали неторопливо пригоршнями загружать мякину в большой, почти сенной мешок. Федя присел так, что председателю с другой стороны его и вовсе не было видно, зато с Петровичем – лицом к лицу. Орудовал Федя совком, таким из поддувала в подтопке золу достают: и вот как только набегал ветерок и Петрович закрывал глаза, Федя мгновенно разворачивался, запускал совок под кучу зерна и ссыпал в мешок с мякиной. Иногда он успевал дважды обернуться. Я же тем временем взметывал рукой полову… Вся операция с мякиной продолжалась до очередного перекура. Наконец Федя сунул совок в мешок, мы ухватились за его углы и потянули, оказалось, тяжелющую мякину – подальше от тока, с глаз долой.
За скирдой соломы нами было оставлено старое корыто с поводком-веревкой. Здесь мы быстро завязали углы мешка, завалили его в корыто и потянули по задворкам к дому.
– Ну, ехор-мохор, гоже нагребли! – отплевываясь от половы, восторгался Федя. – Нам только до усада, там и отдохнем… А ты чего сощурился?
Я не только сощурился, я и глаза открыть не мог: и больно,
Полова – шелуха от зерен.
Остяк, остяна – щетина на колосе.
