на зелень кружок, на кружок тяжелый камень, и после этого начал заполнять кадку водой. Вода булькала, уркала, и, наконец, обозначилась на уровне кружка.
– Ехор-мохор – готово! – возвестил Федя и, почесывая в затылке, признался: – Маненько притомился…
А меня мутило. Только теперь я вспомнил, что давно надо бы поесть. Поднялся и побрел восвояси.
– Упахтался парень, – посочувствовал мне вслед Федя. А Симка пропел:
Притомился мой сосед —
Отобедать мочи нет.
Федька с парнем молодцы —
Засолили огурцы…
А вечером Мамка принесла ведро огурцов. Она стукнула в окно и негромко окликнула:
– Примите вот, огурчиков принесла.
Погода
На Илью Пророка погремело, но дождя не пролилось. Однако уже на другой день дождь зарядил на неделю. В улице грязи не было, мелкими ручейками вода стекала под гору к Суре. А вот между школой и молочным пунктом – грязь суглинистая. И как-то скоро повеяло унынием. Ни обуви резиновой, ни защитной одежды, чтобы прогуливаться под дождем. Митя целыми днями сидел в задумчивости. Я знал, отчего он грустит: ему предстояло учиться в седьмом классе, а в семилетку – пешком пять верст. Летом обернуться – ничего, можно, а когда погода зарядит, снег – как? Это ведь не шуточки: десять верст каждый день отмеривать с клюкой. А отец во хмелю уже не раз ронял безответственное слово – «дармоед». Мать шепотком уже заговорила о ремесленном училище. И Митя унывал, вздыхал и скупо улыбался.
Пойму и Суру как будто дымом заволокло. Небо опустилось, набухло, потемнело, казалось, уже никогда никакого просвета не будет.
«Погода, погода – теперь на полгода?!» – кричал Симка из окна, запрокидывая голову в мельтешащую хлябь.
Но деревня жила, с понуканиями, с окриками двигалась. С одной стороны Витя все что-то тяпал топором во дворе, с другой – неуемный Федя хозяйничал. Накинув на голову старый плащ, шлепал он, босоногий, по водянистой траве то в одну, то в другую сторону. А напротив, в доме Галяновых, в каждом окошке по две рожицы – оттуда звенела балалайка.
Каждое утро бригадирша или бригадир, в сапогах и в сером брезентовом плаще с башлыком, с палкой в руке проходил в конец деревни по одному порядку, а возвращался по другому. Он звучно ударял палкой по наличнику и кричал по имени:
– Настена (Марья и т. д.) – наряд! – называл место работы и шел дальше.
Если же никто не отзывался, ударял еще и еще… И даже во время погоды, накинув на голову в виде башлыков мешки, бабы шли по наряду, покорные и послушные. И так изо дня в день – и даже по воскресеньям.
А когда ближе к престольному празднику выдали аванс в счет заработанных трудодней[15], я видел, какие разгневанные и резкие несли бабы в мешках по 10–15 килограммов ржаной муки. Одна из них, как будто пьяная, шла посреди улицы и беспорядочно выкрикивала то в одну, то в другую сторону:
– Вота! Ироды аванец выдали! – при этом она поднимала мешок с мукой
Трудодень – норма трудового дня в колхозе, отмечалась «палочкой» в ведомости бригадира.
