головой и с бабьим голосом. Был новый Семен хмур и ко всем обращался на вы. Так его и звали – Семен-второй.
Верба бела
– Летось не совпало, а так-то все и враз: Сура вспучилась, пойма в воде – вербы распушаются, а туточки и Вербное, – толковал мне Симка. – Вербы-то у нас по Суре сколь хочешь, а кругом вода. Вот и ходим за версту – только и там завсегда по воде…
Симка и на этот раз навел на досаду, я озлился и выкрикнул:
– И что ты мне: вода – по воде! Я и без тебя вижу – кругом вода! Ты мне скажи, что это за Вербное?
Симка и рот до ушей развез:
– А яшеньки и не знаю. Стебай к Федьке – он знает. А не то, так к Мамке. А я что, я и всего-то: «Верба-хлест бьет до слез! Верба бела бьет за дело!» – а боле ничего и не знаю. Праздник Вербное воскресенье, а что еще-то?
И в который уже раз – к Феде: растолкуй. И растолковал, как по нотам, на всю жизнь…
Сура – и речушка так себе. А разлилась за оба берега – на версту по лугам. Умыла пойму – и кочек не видно. У Натальи Николаевны половина сада в воде: у сливного пункта под окнами море. И талая вода из Смольков водопадами бурлила; и через Лисий овраг ни в каком месте не перейдешь – отовсюду к Суре потоки! И небо низкое, серое, пасмурное… Я смотрю на это, казалось мне, мощное половодье – и мне радостно от своевольной природы. «И почему лодок ни у кого нет? – думал я. – Сел бы и поплыл куда хочешь!» Теперь-то я думаю иначе: «А зачем людям лодки? Рыбу удить – с любого берега. Весной по лугам проплыть – чего бы ради?» Однако фантазии роились: и кто-то уже тонул – и я конечно же спасал на лодке; и плыли, плыли по Суре пароходы – как по Волге!..
По вербу мы собрались все, вчетвером. Вышли за деревню, да так по взгорку вверх по Суре и шли в сторону Ратунина. Снег заледенелый и почерневший лежал только в низинах, на пойме вода и вода, а на взгорке ни воды, ни снега, и земля уже обветрилась и подсохла, и в летошней жухлой отаве[41] уже проклюнулись и потянулись к солнышку листья травы. Всего лишь несколько градусов тепла, но уже не холодно – мы такую лютую зиму пережили! Друзья мои часто кланялись земле, что-то все срывали и ели. Оказалось, какие-то столбунцы.
– А ты жуй, мы их всегда жуем, – посоветовал Витя. – Особливо, если зубы кровят.
– К Пасхе за лучком пойдем.
– А вона и щавелек уже вылупляется!
– Потом за щавелем.
Я посмеивался, а они, казалось, любую травку тянули в рот. Наконец спустились к пойме: в лощинке шагов на пятнадцать была вода, а уже дальше высокий, непойменный берег, поросший кустарником.
– А как переходить будем? Может, дальше пройдем?
– Ага, до Ратунина.
– А вот так и будем! – Симка засмеялся, стряхнул с ног большие валяные сапоги с калошами-лягушками, закатал штанины, подхватил в руки по сапогу и пошел по воде. – Эхма, а под водой лед!.. Не! Не холодно!
Пока мы разувались да медлили, Симка был уже на сухом взгорке, обулся, притопнул и запел:
А мои други по воде,
Как уточки плавают!
Мне
Отава – прошлогодняя трава после сенокоса, трава из-под снега.
