в прошлом году Джонатан Спалики отпустил подобную остроту на уроке биологии, миссис Губерман пришлось отпустить зашедшийся в истерике класс пораньше, и она прямо поблагодарила меня за то, что я одна повела себя сдержанно.
Так что безудержный хохот – не в моем это духе. Из-за мокрого-то пятна.
Но тем не менее, открыв рот, чтобы сообщить Уиллему, что вообще-то я не люблю газировку и что с утра я купила банку для похмельной Мелани, я взвизгиваю. И когда я слышу собственный смех, как пожар разгорается. Я задыхаюсь от неистового хохота. Зато теперь есть оправдание слезам страха, которые угрожали пролиться из глаз, и они катятся по щекам.
Уиллем закатывает глаза, а потом смотрит на свои джинсы с таким видом, что «ну да». Потом берет с подноса салфетки.
– До меня и не дошло, насколько все плохо, – он пытается промокнуть джинсы. – От кофе пятно останется?
От этого мои приступы смеха лишь усиливаются. Уиллем криво и терпеливо улыбается. Он достаточно взрослый, чтобы позволить смеяться над собой.
– Извини, – я хватаю ртом воздух. – Я. Больше. Не. Буду. Смеяться. Над. Твоими. Штанами.
Штанами! В лекции о разнице между британским и американским вариациями английского языка мисс Фоули сообщила нам, что «штанами» англичане называют нижнее белье, а штаны – брюками, и рекомендовала ничего о штанах не говорить, чтобы избежать неловких недоразумений. Объясняя это, она сама покраснела.
Меня скрючивает от смеха. Когда мне удается распрямиться, я вижу, что возвращается одна из тех француженок. Протискиваясь мимо Уиллема, она касается его руки; и на секунду задерживается. Потом говорит что-то на французском и садится на свое место.
Уиллем на нее даже не смотрит. Он поворачивается ко мне. В его темных глазах светятся знаки вопроса.
– Я подумала, что ты сошел с поезда, – от облегчения у меня мысли вспенились, как шампанское, и признание выскользнуло само собой.
Боже. Я что, действительно это сказала? Смешливость как рукой снимает. Мне страшно просто посмотреть на него. Даже если у него не было желания бросить меня в этом поезде, то теперь я это исправила.
Я чувствую, что Уиллем садится на свое место, собрав всю волю в кулак, я все же бросаю на него взгляд, я, к своему удивлению, вижу, что мои слова не вызвали шока или отвращения. А лишь веселую характерную для него улыбку.
Он начинает извлекать из рюкзака всякий фастфуд, достает гнутый багет. Разложив все на подносах, Уиллем смотрит прямо на меня.
– Почему бы я вдруг сошел с поезда? – наконец спрашивает он, шутливо поддразнивая.
Я могла бы соврать. Например, что-то забыл. Или понял, что ему все же надо на родину, а сказать мне не успел. Что-нибудь нелепое, но не выставляющее меня в таком неприглядном свете. Но я не вру.
– Потому что передумал, – я снова жду отвращения, шока, жалости, но ему все еще любопытно, может, он даже уже немного заинтригован. А
