прибыли сто золотых эфесов.
– Эх, хозяин… – Снайп сплюнул вбок. – Лорды врут, как собаки. Это не новость. Но вы-то купеческого роду!..
Вмешалась Луиза, будь ей неладно:
– А сколько нам из этих денег достанется?
– Вам? С чего бы? Я вам каждый месяц жалованье плачу, оно не зависит…
– Нас всех чуть не продырявили, вот с чего. Да не забудьте, это я уговорила вас поехать в Излучину и прочесть то письмо, а Джоакин спас вам шкуру и товар.
Хармон понимал: стоит единожды дать слабину – придется потом всякой прибылью с ними делиться. Но какая разница? Один черт, эта сделка – последняя.
– По два золотых каждому.
Луиза склонила голову, Снайп сказал: «Пф!..»
– По три. Луизе четыре, Джоакину – пять.
– И детям?
– Детям? Что они сделали?
– Рисковали, как и все.
– Ладно, детям – по эфесу. – Хармон повысил голос, пресекая дальнейший разговор. – И все, довольно! Надоели вы! Ложимся спать. Будете хорошо служить – может, после сделки еще чего добавлю.
Хармон проснулся утром от звуков, что доносились из задней половины фургона. Звуки были весьма характерного свойства. Они ясно давали понять, что Полли с Джоакином сумели уговорить Снайпа уйти спать в телегу к Доксету, а уютную норку между мешками в фургоне оставили за собой.
«Ну и дура! Купилась на хвастовство!» – хотел было подумать Хармон, но подумалось ему другое: «А ты посмотри-ка лучше на себя глазами девушки. Кто ты будешь? Старый трус, скупердяй и обманщик, вот кто». В другое время было бы ему все равно, кто и что о нем думает. Но сейчас, под те самые звуки из-за ширмы, Хармон с досады принялся спорить сам с собою.
Скупость? Это не скупость, а расчет. Даже граф говорил, что расчет во всем нужен, а граф знает жизнь – иначе как бы он управлял восемью городами?..
Ложь? Ну, а как тут не соврать? Сказать людям напрямую, что ношу за пазухой сорок тысяч золотых? Ага, конечно! За такой куш сам же Снайп меня прирежет – с него станется!
Трусость? Так ведь не трус я. Все согласны, что не водилось прежде за мной такого. А в этот раз иначе вышло, потому что Предмет. Можно даже сказать, что не столько я за себя боялся, сколько за Него. Помереть и потерять святыню – это все равно, как умереть дважды. Даже хуже.
Хм. Так это что же ты, брат Хармон, хочешь сказать? Что Священный Предмет – творение богов – сделал из тебя труса и лжеца? Может ли быть такое, чтобы святыня портила душу человеку?.. Не знаю. Отец Давид – тот знал бы. Что бы он сказал на это?..
За полотняной ширмой и стенкой из ящиков с альмерской посудой сладко постанывала Полли из Ниара. Хармон думал с кислой миной на лице: я прекрасно знаю, что сказал бы отец Давид. Мы с ним говорили когда-то о Священных Предметах, и сказал он вот что: «Предмет – как зеркало: отражает то, что есть в душе обладателя. Если ты славен и благороден, святыня отразит и преумножит твою славу и благородство. Так с Праматерями было. А если ты жаден и труслив, в Предмете жадность и трусость отразятся, многократно увеличенные».
«Нет, – сказал
