снегу валяются, и большие, и маленькие.
Триста метров в один конец, без одежды… Допустим, бегом можно добраться за минуту. Хотя по снегу – вряд ли. Обратно, с грузом, – больше. И еще какое-то время собирать дрова – никак не меньше минуты.
Без куртки, без шапки можно вымерзнуть так, что уши захрустят и отвалятся. А уж заболеть – раз плюнуть. Воспаление легких было бы заключительным актом этой грустной пьесы.
Думай, думай!
В кружке еще оставалась водка. Можно сделать глоток, придя с мороза, – поможет быстро согреться. Или растереться? Или лучше простой кипяток?
А что дальше? Так и мотаться на островок, пока ноги не отвалятся от усталости и голода?
Нужно решать проблему радикально, потому что шанс дождаться тут еще каких-то людей – ничтожен.
Ветки прогорали. Вздохнув, Степан положил в печку половинку ружья. Лак на прикладе тихо затрещал, соприкоснувшись с углями.
Начали приходить какие-то мысли, но все они были глупыми, можно сказать – бредовыми.
Например, Степан обдумывал, можно ли сообразить что-то вроде одежды из хвойных веток.
Потом вдруг пришла идея – набрать на островке длинных веток и связать сани. На них уложить камни и разжечь костер. И дров запасти. Получится передвижная печка-грелка.
Можно будет тащить сани, а когда мороз становится невыносимым – греться у печки, подкармливая ее ветками.
Степан даже вскочил и попытался угольком на стене изобразить чертеж всей этой конструкции, но тут же с досадой махнул рукой – глупость это, идиотизм чистой воды. Нереально… Ведь неизвестно даже, куда ему идти.
Приклад ружья и в самом деле хорошо горел. Пожалуй, минут двадцать тепла он даст. А это – двадцать минут жизни.
Степан собрался с духом и снова выскочил на улицу в поисках топлива. Увы, теперь он собрал совсем жалкую горстку щепочек. Не стоило и морозиться ради этого.
Печка горела все слабее. И Степан уже физически ощущал, как отступивший было холод вновь подкрадывается, смыкает захват, из которого нет выхода, только смерть.
Неужели совсем нет выхода?
Степан все ближе двигался к печке, а на мозги давили мысли, от которых хотелось выть. Все меньше тепла, все меньше времени, все ближе ледяное дыхание с улицы. И самое страшное – ничего с этим нельзя поделать, ровным счетом ничего. Только ждать смерти.
«Суки, – шептал Степан. – За что? Разве кого-то обидел или не то сказал? Нельзя же так, по-изуверски…»
Он понимал, что его просто использовали. Поставили в упряжку на самом трудном участке пути. А как идти осталось немного – бросили.
Но почему? Лишний свидетель, чужой человек? А что он такого видел? Те самые снаряды в ящиках? Да плевать Степан на них хотел, он к брату шел.
Хотелось плакать от досады и бессилия. Даже особой злости не было на Расула и его людей – у них свои резоны. Ничего личного, как говорится…
Печка
