о велика. Оборванный, босоногий, обросший клочковатой бородой, он брел вдоль улицы, увлекая за собой собак, изредка останавливался, скалился им, что-то бормотал, доставал из кармана штанов завалявшийся кусок черствого хлеба или строганой оленины, радовался находке, высоко поднимал руку. Голодные животные моментально понимали этот жест, готовясь рвануть за брошенной добычей.
Михель выдерживал паузу и, выкрикивая что-то, бросал псам подачку.
Собаки, грызясь и кусаясь, летели за едой, счастливчик почти на лету схватывал кусок, божевольный радостно смеялся, подпрыгивал, задирал к небу заросший подбородок и, оскалившись, брел дальше.
Никто его не охранял, никто, кроме псов, не преследовал.
Михель еще засветло добирался до скалистого берега моря, замирал у самой кромки, какое-то время молча смотрел на бесконечную водную скатерть, а потом вдруг начинал выть и плакать.
Из всего, что он выкрикивал, можно было разобрать, пожалуй, только несколько слов.
– Соня… Со-оня-а… Со-о-онечка… Мама-а-а…
Из воспаленных век текли нечастые выстраданные слезы.
Питерская ночь – тяжелая, сумрачная, давящая.
Возле неприметного мрачного дома в двух кварталах от Невского остановилась пролетка, из нее вышла женщина в длинном черном плаще, с наброшенным на голову капюшоном, и направилась к слабоосвещенному входу в ресторан.
Это была Сонька.
Она толкнула скрипучую дверь, в лицо пахнуло сыростью и тишиной. Ресторанчик был маленький, полуподвальный, кирпичной кладки. Придерживаясь за стенку, Сонька стала осторожно спускаться по ступенькам.
Внизу ее поддержали чьи-то руки – трое мужчин, лиц которых в полумраке видно не было, повели через зал.
В общем зале за столиками сидели не более шести человек, не обратившие на женщину никакого внимания.
Мужчины проводили Соньку в отдельную комнату. Она сбросила капюшон и радостно улыбнулась, узнав встречающих. Перед нею стояли Улюкай и два вора – Артур и Кабан.
Обняла их и расцеловала.
– Что за тайны мадридского двора?
– Есть разговор, Соня, – ответил Улюкай и повернулся в сторону затемненного угла.
Оттуда вышел высокий седовласый господин, он склонил перед дамой голову.
– Здравствуй, Софья Ивановна.
Перед нею стоял сам Мамай – Червонный Валет, Верховный вор России.
От неожиданности воровка не успела ничего сказать, а Мамай уже взял ее за руку, усадил за стол и сам расположился напротив. Улюкай, Артур и Кабан остались на атасе возле дверного проема.
– Боже, какая честь, – натянуто улыбнулась Сонька. – Чем обязана?
– Скажу… Как сама? – спросил Мамай.
– Плоское катаю, круглое таскаю. Кто дал на меня наводку?
– Иваны с Волги, – отшутился Червонный Валет. – Это ведь мои люди хавиру тебе на Петроградке присмотрели. Не тесновато тебе там с дочкой?
– Не жалуюсь. А почему такая конспирация?
– Чужие глаза ни мне, ни тебе не нужны… – Мамай помолчал, внимательно посмотрел на воровку. – Меня крепко подковали, Соня.
У той округлились глаза.
– Кто на такое решился?
– Нашелся один портяночник.
– И что он дернул?
– Брюлик.
Воровка хмыкнула, откинулась на спинку стула.
– Жаба душит? – Она бросила взгляд на пальцы Мамая, унизанные камнями. – У тебя вон на каждой руке по десятку брюликов.
– То был особый, Соня. С ним я имел власть и силу.
– Ты лишился этого? – с недоверием вскинула брови Сонька.
– Пока нет. Поэтому камень надо вернуть. И чем быстрее, тем лучше.
– Хочешь, чтобы я взялась за это?
– С дочкой. Она ведь у тебя уже фаршмачит?
– А что ты давишь косяка на мою дочку? – вдруг окрысилась воровка.
– Не давлю, Соня. Помощи прошу.
– Для этого меня звал?
– А этого мало?
– Все, отпомогалась! – Сонька поднялась. – Считай, завязала! Не хочу больше крысятничать!
Мамай, продолжая сидеть, смотрел на Соньку с ухмылкой, спокойно.
– Неужто
