Мне кофе – две ложки, две сахара, я через пять минут буду. Извините.
По больничному коридору туда-сюда сновали бабушки-пациентки, или пансионерки, точнее будет, кто с родственниками, кто группами, парами, на посту – небольшая очередь за порцией измерения давления. Медсестра Наталья крутилась без передышки – конец смены, а документации – немерено, еще не готовой. Кто придумал в наших больницах такое количество журналов, тетрадей, листиков, книг учета? У медсестры отделения времени свободного практически нет: то процедуры, то писанина. Писанина отнимает, пожалуй, восемьдесят процентов рабочего времени. Бытует даже врачебная шутка: ребята, больные нам мешают – писать про них некогда. Компьютеров понаставили, зачем, если все данные по три раза дублируются от руки?
«Чего же они там удумали?», размышлял Иван Николаевич, машинально дописывая историю болезни. Наталья стояла над душой, мысленно подгоняя врача.
– Все! Забирай! Ну, ты и вредная, мертвого достанешь. Как с тобой муж живет?
– Потому еще и живет, что вредная, так бы спился уже давно.
Иван Николаевич вернулся в ординаторскую, где стоял ароматный запах кофе. На столике дымились парком три небольшие кофейные чашечки.
– Как просили, две на две ложечки, – доложила Анна Николаевна.
– Спасибо!
Пока рассаживались, Виктор Петрович что-то проговаривал себе под нос, совсем неясно и тихонечко.
– Нас тут никто не может слышать? – спросил он, чуть громче.
– Не думаю, что провинциальная больница может представлять собой какой-либо промышленный или военный интерес.
Посетители юмора не оценили, оставаясь серьезными.
– Видите ли, уважаемый Иван Николаевич, дело наше настолько деликатного свойства, что не может быть рассмотрено под определенным мещанским углом зрения, и не нуждается в посторонних свидетелях.
– Говорите, я слушаю, – подбодрил Турчин.
Виктор Петрович излагал, глядя на Турчина, его супруга разглядывала свои ухоженные руки.
– Наша бабушка прожила долгую и достойную жизнь. Мы все ей безгранично благодарны, пытаемся создать ей максимально комфортные условия дома, но в последние год-два мы не чувствуем в ответ ни человеческой благодарности, ни теплоты, ни спокойствия. Она становится домашним деспотом, тираном, за ней нужен постоянный уход, даже не столько помощь в обслуживании себя, сколько зоркий глаз. Екатерина Григорьевна всех нас подозревает в подготовлении каких-то козней против нее и сама начинает действовать, чтобы, якобы, опередить нас. Она создает нам в быту всевозможные трудности, мне даже не хочется говорить о них. Думаю, Вы меня понимаете! Мы также понимаем, что это органические изменения в головном мозге, которые невозможно устранить.
Виктор Петрович замолчал. Анна Николаевна произнесла, как выстрелила:
– Доктор, мы Вас очень хорошо отблагодарим, если бабушка не выйдет из больницы, поймите нас правильно! Нам невозможно уже оставлять ее дома одну, а о гостях мы и думать забыли. Помогите! – и уже тише добавила: –
