всеобще изумленье.
А Емеля на бугре
Счёт ведёт себе в уме…
Как решил, что всё – досыть,
Тихо стал опять просить:
«По Щучьему Велению,
Да моему Прошению:
Вёдра хватит поспешать,
Воду в бочки наливать.
Два последних наливайтесь
И до хаты отправляйтесь».
Только так проговорил,
Пыл у вёдер поостыл.
Два последних окунулись,
Да водицей зачерпнулись,
За Емелей пошли вслед,
Время – полдень, уж обед,
На приступок дома встали.
«Молодцы! Не подкачали.
Вот и время отдохнуть.
Пусть же будет лёгким путь
Для тебя, ужо, девица,
Щука – Дева, лебедица!»
Полушубок скинул, шапку,
Сгрёб одёжу всю в охапку —
И на печку, на лежанку,
Чтоб прогреть её изнанку.
Вышел, снегом пообмылся
И… к столу оборотился.
Видит – бати дома нет.
От дверей один лишь след.
«В казанке-то стынут щи,
А его ищи – свищи.
Мать-то тоже гдесь пропала,
Видно, дюже как, устала.
Может в баньке что-то ладят,
Без меня никак не сладят?»
Сдвинул греться казанок
И до баньки скок – поскок
По сугробам напрямую
В баньку крыту – небольшую.
Мать с отцом в таком волненьи,
Превеликом изумленьи,
Про обед забыв, сидят,
Да на бочки всё глядят:
«Что за диво? Что за чудо?
Появилося откуда?..
Видно шкодит наш «птенец», —
С трудом вымолвил отец, —
Всё в сарае мозговал,
Дак, ужо, наколдовал!
Весь народ-то всполошил,
Лбов немало тем набил.
Ты бы с ним поговорила,
Да маленько приструнила».
Только так проговорил,
Как Емеля дверь открыл.
Обнимает мать, смеётся,
Бате в руки не даётся.
Тот уж ремень свой схватил,
Да серчать-то нету сил…
«Ты, батяня, не серчай,
Руку зря не поднимай.
Волшебство-то то к добру
Обещал я по утру».
Их к груди своей прижал,
И… про Щуку рассказал.
Щуку мать с отцом жалели…
Баловать уж не велели.
А потом пошли снидать.
Да часок легли поспать.
И не раз, уже, то Диво
Вспоминалось справедливо.
А народ-то всё судил:
«Мол
