учитель истории. Но, увы, тот преподавал в старших классах.
Лукас плохо спал. События прошедшего дня мешали ему заснуть. Естественно, он просыпался вялым и совершал очередной проступок. Лукас боялся, что в школе узнают о его особенности – хождении во сне. Дома, на Монпелье-стрит, он нередко просыпался в другой комнате. Здесь, помимо насмешек, он боялся заблудиться в холодных темных недрах громадного здания. Поначалу Лукас привязывал себя за ногу к спинке кровати, используя в качестве веревки галстук. Но кто-то из ребят увидел и, естественно, рассказал остальным. Насмехались над ним жестоко, называя «маленьким деточкой». Лукасу пришлось отказаться от своего ухищрения. Теперь он просто лежал, ворочаясь с боку на бок и боясь заснуть.
Как назло, его соседями по спальне оказались шумные мальчишки, сыновья землевладельцев. Они без конца хвастались размерами охотничьих угодий своих отцов и мечтали, как на очередном балу будут трахать девчонок. В школе учились и другие ребята: вполне цивилизованные, интересовавшиеся тем же, чем и Лукас. Среди них были его сверстники. Увы, он слишком быстро приобрел репутацию «задаваки» и «нелюдимого», и потому никто не пытался с ним подружиться.
Но сильнее всего Лукас мечтал о времени, принадлежащем только ему. Времени, когда можно думать, читать. Даже плакать. Да, плакать по матери, по их лондонскому дому, казавшемуся отсюда таким теплым и манящим. Плакать по школе, которую он любил, по потерянным друзьям. Однако мест, где он мог бы остаться наедине с собой, во Флеттоне не было. Разве только кабинка туалета. Но и там ему не давали задерживаться. Мальчишки начинали колотить в дверь, требуя поскорее вылезать, или спрашивали, уж не онанизмом ли он там занимается.
Старшеклассники – все эти старосты – могли бы облегчить Лукасу жизнь. Но им он досаждал своей непочтительностью, нежеланием подчиняться школьным традициям. И потому его жизнь становилась не легче, а еще тяжелее. Лукаса нагружали дополнительными дежурствами, наказывали за то, в чем он практически не был виноват. К концу первой четверти жизнь представлялась ему унылой, холодной дорогой, ведущей из одного поганого дня в другой.
И во всем этом, по мнению Лукаса, был виноват Джорди Макколл. Ненависть к американцу росла и крепла, словно призрак, обретающий плоть. Ничего, придет день, когда он отомстит этому Джорди. Мысль о мести была одной из немногих опор, помогавших Лукасу выдерживать кошмар Флеттона.
– Я так понял, ты хочешь пригласить меня на ваше торжество?
Глаза Кейра смотрели на Элспет испытующе, с оттенком пренебрежения и удивления. Как всегда. Она научилась выдерживать его взгляд.
– Приглашу, если ты так хочешь. Просто мне это не кажется удачной затеей.
– А почему? Думаешь, я не впишусь в круг твоей аристократической семьи и друзей? Ты стыдишься меня?
– Я ничуть тебя не стыжусь. Сам знаешь. Ты мог бы туда великолепно вписаться,
