ещё не встречался с девочкой, но, как у большинства моих сверстников, уже появился интерес к другому полу. Нагота женщины меня уже мучила. Когда матери приходилось при мне переодеваться, я мучился как мужчина. А куда деться: в бараке не было ни душевой, ни общей ванны. В городскую баню не набегаешься, вот каждый в своей комнате, как мог, так и приспосабливался; здесь же купались, спали, уроки учили и здесь же за ширмой переодевались, не взирая на пол и возраст.
Вечером во дворе тётушки собралась вся родня отца. Из всех родственников я запомнил дядю Григория, который приехал по этому случаю аж с районного центра. Он чрезвычайно мне обрадовался, радость его доходила до восторга. Как будто я своим приездом одарил его счастьем, радостью на всю жизнь. После первых порывов радости он вдруг заявил:
– Собирайся, поедем ко мне. Детей у нас с женой нет. Будешь за сына!
Я испугался и, чтобы не обидеть дядю, пообещал через пару неделек приехать к нему в гости. Он закидывал меня расспросами, хотел немедленно обо всём знать. Потом, помню, он вдруг заговорил об отце, неизвестно по какому поводу: стал его ругать. Затем он бросил отца и заговорил о моей учёбе, сокрушаясь о том, что я отбился от рук матери. Отвечая на торопливые его расспросы, я сказал, что желал бы стать агрономом. Я тогда ещё не знал, что перед словом агроном он благоговел самым бескорыстным образом, так как сам работал в колхозе бригадиром полевой бригады. Наконец все гости сели за стол, а мы с Маринкой уединились в доме. И здесь неожиданно услышал:
– Подожди, не включай свет.
С этими словами я почувствовал нежное прикосновение её рук к моему лицу. Мы остановились. Она повернулась ко мне лицом, и, обняв мою шею, приблизила свои губы к моим губам так близко, что я почувствовал жаркое их дыхание.
Кончиком языка я скользнул по её дрожащим губам, не знавшим ещё настоящего мужского поцелуя. Мои губы задрожали. Она нежно прижалась ко мне, откинув голову, произнесла, как бы оправдываясь:
– Я ещё ни с кем не целовалась, да у меня и парня то нет! Как я рада, что вы приехали!
Не сознавая ещё, что со мной происходит, я вымолвил:
– Была бы шляпа, пальто из драпа!
Я обхватил её за талию, и в это время почувствовал горячий поцелуй. Дыхание моё так участилось, что я, запрокинув голову, стал стонать. Я почувствовал слабость во всём теле. Зрение обострилось до такой степени, что я увидел её закрытые глаза и вздрагивающие большие ресницы. Её прерывистое дыхание возбуждало моё ещё не окрепшее тело, что даже закружилась голова и я не выдержал, промолвил:
– Давай сядем, башню сносит!
Мы сели на диван, и здесь я услышал:
– Чего боишься?
– Просто страшно! Кто-нибудь может войти в дом, а мы целуемся, и придётся переводить стрелки.
Перевести тебе, или ты врубилась сама.
– В дом никто не заглянет. Все толкутся в летней кухне да во дворе. Не бойся, обними меня покрепче!
Я как-то стеснительно обнял её за плечи и в это время почувствовал, как её зубы прокусили мою нижнюю губу. Я вскрикнул: – Ой! На что она засмеялась и сказала, как-то
