кто думает, что в посмертии сокрыт способ познать все тайны бытия и проникнуть в любые секреты мироздания, не правы.
Это не обретение, но окончательная потеря.
Зачем тебе знание о том, кто и когда повесил в небесах Обруч, если ты его не в состоянии достичь.
Что тебе до мирских дел, если ты уже не часть этого мира.
Осталось дождаться того мгновения, когда это купание в волнах безбрежного светового моря завершится естественным путём. Распадётся последняя связь. Угаснет последний образ. Замрёт последнее дрожание.
Впрочем, случится это ещё нескоро.
О нём до сих пор вспоминали, и это было неприятно.
Как будто ты осенний лист, сжатый с двух сторон страницами тяжёлого старого фолианта, лежишь себе в тиши и мраке, и вот какому-то учёному мужу, а того хуже – досужему студиозусу потехи ради пришло в голову снять сей фолиант с пыльной полки, да отнести к себе на конторку, там сунуть под свет фонаря и приняться листать. Фолианту с того невеликая радость, и уж куда меньшая – представшему на свет обрывку нечаянного гербария.
Он не просил этой славы.
Ко всему, в отличие от злосчастного листа, под незаинтересованным, но непозволительно живым взглядом его распад как бы на миг обращался вспять, будто поперёк всей логике распада начинал возвращаться обратно к жизни.
Зачем он им, старый, сдался! Что вы всё поминаете его всуе!
Но со временем случалось подобное всё реже, давая отдых измученной душе.
Однажды люди вообще его забудут. Даже если это случится лишь с исчезновением самого человечества.
Задевала ли его сама такая возможность? Наверное, уже нет. Слишком многие народы ушли и не вернулись. Слишком стара и устала Итора, что стала не способна окормлять даже былых детей Ея, что уж говорить о способности стать матерью для новых. Не потому ли Она поныне так тиха и незаметна?
Ему то было не ведомо.
Смерть – часть естественного закона бытия, круга жизни. Неизбывная кончина ждёт всех нас. И его, и человечество, и Многоликую Итору, и предвечную Кзарру, и даже саму Вечность.
О, её он тоже теперь видел.
Едва заметную рябь звёздного света, кисеёй наброшенную на этот бренный мир.
Скорее пустоту, нежели наполненность.
Но она была тут, была всегда.
Структурированная, но ненаселённая, беременная, но никак от этого бремени не разрешащаяся.
Именно она делала Итору Иторой.
С одной стороны – вещью в себе, куда нельзя проникнуть, и откуда нельзя сбежать.
С другой – местом сосредоточения разом всех возможных аспектов бытия, комбинацией невероятного числа разнообразных форм и состояний.
Будь он не настолько растворён в свете яростной
