прекрасно. Сотрудничество, взаимопомощь, всё как учили старшие братья и сёстры обоих орденов, толкуя о совместной работе в поле да в лесу.
Что же так всполошило деревенщину, и самое главное – аж целую сестру Ханну-Матрисию заинтересовало? Обыкновенно, местный быт был крайне нуден и в целом невесел.
И только он так подумал, жахнуло.
Хорошо так, с оттяжкой, на бегу развернув брата Мариона ногами вперёд и с размаху приземлив его в самую жижу.
Охая и отплёвываясь, осоловелый брат тяжко заворочал шеей, пытаясь понять, что тут приключилось и где сестра Ханна-Матрисия. А вот и она, с задранным на голову подрясником, самым срамным образом выставив на всеобщее обозрение перепачканные в глине шерстяные чулки и всё положенное исподнее. Итора-мать, только и успел пробормотать, отворачиваясь, инквизитор. Теперь понятно. Не в смысле, что там они носят окромя подрясника, точнее не носят, понятно, чего это она так спешила не упустить.
Напялив слетевшую в падении скуфью и выхватывая заветное кадило, брат Марион привычным движением чиркнул кремнём в основании, лишь бы фитиль не подвёл, но нет, тут же потянуло знакомым сладковатым амбре. Боевым болом кадило завыло-зарокотало, раскручиваясь над головой охранным кругом.
Врух-врух-врух. Изыди, гнилой бог, да трепещи, его пропащий прислужник, се грядёт святая инквизиция, во имя Иторы Всеблагой!
Оскальзываясь в трёпаной сырости, брат-инквизитор ринулся в бой. Впрочем, никакого боя особливо в наличии и не имелось. Хуторские с воплями разбежались, их домочадцы тоже попрятались. А то, что так оногды дивно рвануло, теперь поди предпочитало ожидать своей поры лёжа по-за колодцем.
Лишь только обежав его полуобвалившуюся от воздушного удара кладку, брат Марион наконец увидел, остановился и даже сестру-охотницу успел свободной рукой придержать, разом останавливая кружение кадила.
Это всё бесполезно.
Сестра Ханна-Матрисия подёргалась для виду у него под мышкой да тоже замерла.
Кто их знает этих дурных хуторян, что они отчудили. Может, кто камнем кинул, вряд ли что поувесистей, иначе бы тут не колодец покосился да людей разметало – весь окрестный лес бы в щепу посекло.
Посреди перетоптанного хуторского двора лежали ничком три бледных тела в напрочь истлевших лохмотьях, сквозь прорехи в которых просвечивали рёбра.
Одно женское, в перебитой ногой, спутанными косматыми волосами.
И два мужских, длинных, тощих, с вывороченными по-пластунски коленями.
Молчащие, будь они неладны.
Позади всех троих тянулось по полосе вырванного дёрна, расколотых грунтовых валунов и сочащихся молозивом разорванных древесных корней толщиной в руку. Каждая канава выглядела так, будто её проделал как минимум ходень из числа тех, что повстречались им сегодня внизу, при
