отшутиться новоявленный консул, все еще надеявшийся избежать неприятного разговора.
Но его слова только подлили масла в огонь.
– Ах вот как! Твоего ничтожного ума не хватает даже на то, чтобы понять простые вещи. Глупец! – скривив рот, презрительно и зло процедила Мессалина.
Клавдий ничего не ответил.
– Через три дня заканчивается твое консульство, – немного успокоившись, продолжала его супруга. – Благосклонность Гая Цезаря, которой мы пользовались первое время, тает с каждым часом. Через три дня ты ее вовсе потеряешь. Ты, который мог столького добиться! Ты, который мог стать императором!
– Тсс! – испуганно прошептал Клавдий, отчаянно замахав руками, словно хотел развеять отзвуки этих слов. Чуть погодя, он тихо добавил: – Что ж, может быть, ты и права. Пусть так. Но недаром все эти книги, – он обвел рукой вокруг себя, – приводят тысячи примеров той страшной участи, которая постигает всякого, кто даже не желает, а всего лишь подозревается в желании стяжать высшие почести. О! Боги знают, чего мне стоит казаться глупцом.
Мессалина горько вздохнула.
– Да, казаться глупцом, – продолжил Клавдий, воодушевленный молчаливым согласием жены, – и в течение двадцати трех лет стараться не привлечь к себе внимания Тиберия, избегать его ужасной ревности и подозрительности; как Брут, я должен был прикидываться юродивым, чтобы выжить; и вот сейчас, когда возвращаются кровавые времена преследований и доносов, именно сейчас ты хочешь, чтобы я так безрассудно навлек на себя мрачную тень подозрения! Да, я хочу спать спокойно, а не участвовать в сенатских распрях. Мне нужно заниматься моими книгами. Да, мне нужно, чтобы меня считали глупцом. Да, я боюсь зависти и ревности, крови и яда. Что поделаешь, таким я родился! Но ты, моя любимая супруга, мать нашей обожаемой Октавии, как ты можешь упрекать своего верного мужа в том, что он не желает собственной смерти?
Клавдий говорил горячо, страстно, как человек, высказывающий то, что давно накипело у него. Мессалина слушала молча и только тогда, когда он остановился, чтобы перевести дух, попыталась снова завладеть нитью разговора.
– Глупости все это, глупости.
Но муж, с неожиданным для него упорством прервав ее, заговорил быстрым, жарким шепотом:
– Глупости? Глупости, по-твоему? Неужели ты не видишь, что мой племянник Гай уже давно не носит той маски, которую на Капри ему одолжил старый притворщик Тиберий, научивший его скрывать свое истинное лицо? Неужели ты не замечаешь всей его кровавой жестокости, всего бесстыдного распутства, которому он предается в компании актеров, пьяниц, сводников и подхалимов? Неужели ты не знаешь, что случилось с Марком Юнием Силаном? В чем заключалась его вина? Может быть, Юния Клавдилла, его дочь, которая была замужем за Гаем и умерла вскоре после свадьбы, рассказала отцу о каких-то тайных пороках своего мужа? А может, сам Силан, связанный с Гаем семейными отношениями, понял его порочную душу и, потеряв дочь, не удержался от горьких упреков в адрес будущего императора? Вероятно. Но в чем обвинили Силана?
