меня и беспокоит… Я всегда боюсь, поймите… я боюсь, что, не желая меня расстраивать, он не говорит мне всю правду… Он вечно обещает и утешает нас, мол, со временем Эдит станет лучше, со временем она полностью вылечится… но каждый раз, как я спрашиваю его, когда же именно это произойдет и сколько нам еще ждать, он уклоняется и просто говорит: «Наберитесь терпения!» Но мне нужна определенность… Я старый больной человек и должен знать, доживу ли я до того момента, когда моя дочь выздоровеет, и может ли вообще она полностью выздороветь… Нет, поверьте, господин лейтенант, я больше не могу так жить… Мне нужно знать, стоит ли надеяться на ее выздоровление… мне нужно это знать, я больше не могу терпеть эту неопределенность.
Переполненный возбуждением, он встал и тремя быстрыми резкими шагами подошел к окну. Мне уже было знакомо такое его поведение. Всякий раз, когда у него на глазах выступали слезы, естественным выходом для него было резко отвернуться. Он тоже не хотел жалости – потому что он был таким же, как она! Его правая рука нащупала во внутреннем кармане унылого черного сюртука скомканный носовой платок; напрасно он притворялся, что просто вытирает пот со лба, – я слишком отчетливо видел его покрасневшие веки. Он несколько раз прошелся туда-сюда по комнате; с каждым его шагом раздавались стонущие звуки, и я не знал, то ли они исходили от прогнивших досок, скрипящих под его весом, то ли от него самого – дряхлого, старого человека. Затем он перевел дыхание, словно пловец перед погружением в воду:
– Простите… я не хотел об этом говорить… чего же я хотел? Ах да… Доктор Кондор позвонил и сказал, что завтра приедет из Вены… Он регулярно приезжает сюда каждые две-три недели… Будь на то моя воля, я бы вообще не отпускал его… Он мог бы жить здесь, в доме, и я бы заплатил ему любую цену. Но он говорит, что для наблюдения ему требуется определенная дистанция… определенная дистанция… да… к чему это я?.. Да, точно… значит, завтра днем он приедет и осмотрит Эдит; после этого он каждый раз остается на ужин, а ночью возвращается в Вену скоростным поездом. Так вот, я подумал, а что, если кто-то спросит его как бы случайно, кто-то совершенно незнакомый, кто-то, с кем он раньше не пересекался… спросит его как бы… случайно, так же, как обычно осведомляются о состоянии приятеля… спросит его, как, собственно, обстоит дело с параличом, и поинтересуется, думает ли он, что девочка когда-нибудь будет здорова, абсолютно здорова… Слышите? Абсолютно здорова. И как долго, по его мнению, еще продлится ее болезнь… У меня такое чувство, что он не станет вам врать… С вами-то ему не нужно быть полегче. Вам он спокойно может сказать правду… а от меня он ее, возможно, утаит, ведь я отец Эдит, к тому же старый больной человек, и он знает, что от плохих новостей мое сердце разрывается на части… Но, разумеется, вы не должны дать ему понять, что разговаривали на эту тему со мной… Как бы случайно упомяните об этом, как если бы вы спрашивали у врача о том, как дела у вашего приятеля… Сможете ли вы… не против ли вы сделать это для меня?
Как
