местными жителями, и многие другие примечательные случаи и инциденты.
Казалось, что «перестройка», а затем пространственно суженные до границ РСФСР реформы уже Ельцина будут здоровой прививкой вышеуказанных факторов ко всему, что было хорош в СССР. С одной стороны, даже в обращении ГКЧП признавалась необратимость рыночных реформ: «Мы выступаем за истинно демократические процессы, за последовательную политику реформ, ведущую к обновлению нашей Родины, к её экономическому и социальному процветанию, которое позволит ей занять достойное место в мировом сообществе наций… Развивая многоукладный характер народного хозяйства, мы будем поддерживать и частное предпринимательство, предоставляя ему необходимые возможности для развития производства и сферы услуг».
С другой стороны, и команда Ельцина понимала – во всяком случае, на уровне деклараций, – что построение капитализма в России невозможно без мощнейшего социального фундамента. На первых порах ельцинской фронды фигура мятежного функционера вообще воспринималась многими как надежда на реформированный демократический социализм; тогда, например, к группе поддержки если не Ельцина лично, то олицетворяемых им процессов примкнул известный левый мыслитель Борис Кагарлицкий.
Но и в 1991 г., когда надежда основательно поугасла, один из ближайших ельцинских соратников Анатолий Собчак в своей книге «Хождение во власть» пропел настоящий гимн чему-то вроде «шведского социализма». Приведем некоторые цитаты: «Западные страны во многом благодаря нашему негативному опыту шли по пути социализации. В постиндустриальном обществе, наступление которого не смогли предсказать ни Маркс, ни Ленин, частная собственность в ее классическом виде все более утрачивает свое значение. Она заменена различными видами акционерной и иной коллективной собственности. А правовые и имущественные гарантии демократических институтов – надежная узда, при помощи которой общество управляет своими же управленцами и не даст воли и всевластия бюрократам.
Если работник становится держателем акций, он перестает быть наемным работником, а превращается в совладельца предприятия. Не мы, а западные демократии преодолели классовую конфронтацию. Что же осталось нам? Вернуться к тому повороту, где разошлись исторические пути и завороженная бродившим по Европе прошлого века призраком Россия ринулась в пропасть коммунистической утопии. Другими словами – вернуться в лоно европейской цивилизации, а следовательно, признать право частной собственности. И прежде всего на землю.
Это вовсе не значит, что мы должны вернуться к капитализму столетней давности: в одну воду, как известно, нельзя – да и не нужно! – входить дважды. Постиндустриальный опыт развитых стран предлагает достаточно мощные рычаги, для того чтобы сбалансировать интересы личности и общества. Частная собственность – жупел ортодоксальных марксистов – как известно, происходит от слова
