отправились дальше.
Мое тело знобило. В глазах все плыло. Мне казалось, что все происходит не со мной. С кем-то другим. Но не со мной. Я хотела заплакать, но боялась. Мне нужно было хотя бы дождаться ночи, только тогда я смогу укрыть свои слезы от всех. Чтобы никто их не видел, чтобы никто не спрашивал меня о них. Я не хотела разговаривать о своих слезах. Я хотела молчать. Как та женщина из ванной комнаты – миссис Пенелопа Гухтер.
– Миссис Гухтер всегда молчит? – спросила я вдруг.
Вода тонкими холодными струйками стекала с головы по шее и спине. Впитывалась в одежду, щекотала в ушах.
– Да, – коротко произнесла надзирательница.
– Почему?
Надзирательница не любила говорить с детьми, конечно если это не приказы или угрозы. Надзирательницам свойственны лишь холодный ум, каменное сердце и твердая рука, а болтовня, рушит стену между надзирателем и его подопечным. А это недопустимо.
Миссис Лафайет снова бросила на меня резкий взгляд, но к моему удивлению, что-то сдержало ее от грубости, присущей всем работникам Фрамстон-Холла.
– Хроническое заболевание мозга, – ответила миссис Лафайет. – «Священная болезнь» или эпилепсия. В прошлом, она пережила лоботомию, но это не помогло. Стало только хуже.
Я ничего не смыслила в таком заболевании как эпилепсия, но если оно способно лишить человека возможности говорить – это страшно.
«Лоботомия! – с ужасом подумала я. – Я бы ни за что не согласилась подвергнуть свой мозг лоботомии!»
Зазвенели стекла. Это из-за самолетов. Они часто здесь летали. Они летели за горизонт, туда, где сейчас шла война. Мне никто не рассказывал о войне, и с кем она велась, но то, что настали страшные и темные, временя, я и без этого понимала.
– Ты слышала про карцер? – спросила меня миссис Лафайет. – Представляешь, что это такое?
Я отрицательно замотала головой. Звучит страшно, но про карцеры я ничего не слышала.
– Значит, у тебя все впереди, – сказала надзирательница. – Если будешь плохо себя вести. Перевоспитание бывает очень болезненным. Тяжелым. Но оно необходимо. Ты поняла меня?
– Поняла, – ответила я и шмыгнула носом. Снова потекли сопли. Это от холода, сковавшего мое тело после умывания. – Я постараюсь вести себя хорошо, миссис Лафайет.
– Я на это надеюсь.
Коридор разветвился, и мы свернули направо. Левое крыло принадлежало отделению мальчиков. И туда, заходить было запрещено, так же как и мальчикам, было запрещено входить в крыло девочек.
Перед нами возникла огромная дверь с табличкой: «Отделение девочек». Надзирательница сняла ключ, висевший у нее на шее, на просмоленной бечевке и отперла этим ключом дверь.
Петли двери пронзительно заскрипели, и вскоре, мы оказались в отделении.
Это был тот же коридор, но по обе стороны он имел множество спален. Оттуда выглядывали
