говорил: «А вот и моя Аглаюшка вышла, прощаюсь, прощаюсь, был очень рад». Аглая в крепдешиновом платье, в парадных туфельках, со следами так называемой былой красоты на лице, благоухая французскими духами, подходила к ним, церемонно раскланивалась с Толиком, просовывала голую руку под локоть своего дорогого, и они уходили под ручку в сторону шоссе под раскрытым цветастым зонтиком, принесенным предусмотрительной Аглаей. А Толик срывался и бежал по диагонали на другую сторону улицы в лавку к Нисиму, который отпускал ему арак под запись и прибавлял к бутылке хлебушка и банку соленых огурцов. Толик, отметим, был не одинок здесь, в районе, в этих горячечных устремлениях и надеждах.
Хези разом снялся с места и нагло помчал вниз, по-хулигански, не включив поворотника на выезд, солнце было у них за спиной, холодный столичный ветер бил в открытые окна, Нафтали подставлял лицо под охлаждающее движение воздуха и задыхался от переизбытка кислорода. Это создавало реальное чувство собственной необходимости, значимости и даже счастья. Такое случается, конечно, не только в Иерусалиме, но в Иерусалиме особенно часто. Уже в самом низу улицы перед поворотом направо у больших домов, где Хези все-таки притормозил, из невидимого двора раздался громкий крик петуха, который повторил его собрат с другой стороны улицы. Хези повернул голову от руля к ребятам в кабине и многозначительно произнес: «Вот так мы живем, не то в деревне, не то в столице мира, братья мужчины». И поехал дальше, нажимая на газ до отказа, потому что уже опаздывали. Квартира была в Рамоте, в новом доме с лифтом, Хези очень хотел сегодня успеть и вторую квартиру загрузить после обеда. «Не торопясь, но бегом и решительно, – повторял он иногда ребятам, – полуторная оплата».
На Бар-Илан попали в пробку, перед самым поворотом на Ра-мот, у кладбища стояла процессия, никто не торопился, можно было понять, куда? Хези высовывался и ладонью бесстрашно показывал, мол, давайте, братья ортодоксы, шевелите пейсами. Но никто не двигался, на тротуаре девочки в длинных юбках и чулках торопились в учительские семинары, многие тащили за руки младших, организация в этих семьях была безупречная. Уже было жарко, ветер исчез, солнце осталось.
«Есть хорошие, смотри, Йойо, какие, может, найдешь себе по душе», – обращал внимание Хези своего рабочего, но тот не реагировал. «Вон какая пошла, ты, Нафталий, тоже смотри, ты же один, я вижу». Нафталий смотрел во все глаза, некоторые девушки были совершенными и потрясающими, глаз не отвести. Но они в гляделки не играли ни с кем, это было грустно. Ради такой нужно было изменить всю жизнь. Нафтали не знал, готов ли он к этому, но на самом деле, неизвестно.
Он, кстати, был первым в своей части новичком, который соблюдал религиозные законы и традиции. До него здесь банковали другие люди, мягко говоря, далекие от всех этих пережитков. Нафтали же каждый день молился, не ел ничего такого, что вызывало малейшее сомнение, не говорил популярных сальностей, столь часто повторяемых молодыми людьми,
