ящик внутрь, поправил воротник фуфайки и вышел.
«Не безумствуй, не подавляй гормоны», – сказал ему в спину отец, которого пожилые беженцы из Польши и Галиции звали в синагоге Нью-Джерси сразу по приезде «Джеф Моисеевич». «Доброе утро, Джеф Моисеевич», – говорил ему некто Эпштейн, поэт на идиш, беженец из закарпатского городка Берегово (Лампертхаза), приподнимая над склоненной головой почти новую шляпу, полученную на синагогальном складе помощи вновь прибывшим беженцам. И майор Гарц откликался на это имя с подобием полуулыбки запуганного местечкового знахаря, а может быть, и лекаря.
Следователем у Джефа-Владимира Гарца после побега в Берлине был английский офицер, слишком типичный, чтобы казаться настоящим. Но он был настоящий, его русский язык был настоящий, его подозрения тоже были настоящими.
– Вот вы скажите мне, товарищ Гарц, что побудило вас, многообещающего хирурга, майора, популярного среди женщин мужчину бежать из Красной армии? Ведь вы рисковали жизнью, сэр? Я не понимаю, объясните мне, сэр? – спрашивал он доверительно. Он облокачивался на спинку резного баварского стула, который выдерживал его тело без усилий – прочно работали германские мебельщики, чудесные уроженцы гор.
Гарц не знал, что сказать, он понимал сложность ситуации, но с объяснениями у него не получалось. Он не мог сказать, что является авантюристом или там искателем приключений, не мог, и все. Ситуация его была сложной. Но как-то все обошлось. Его передали американцам, и их следователь, живой такой мужчина, говоривший на языке идиш, сумел Гарца понять. Или они поняли что-то про этого парня, одинокого безумного Володю Гарца из фронтового русского госпиталя, местечкового пацана, или сообразили, в конце концов, ну, кому он нужен, ну, какой из него секретный агент.
А-лопата, а не агент русской разведки. «А-лопата» – так говорили в те годы в Эцрисроэль на сложной смеси русского, иврита и идиша, что значило: «да не несите вы чушь, никакого толка не будет, ничего у вас не получится». Иди, парень, езжай в Нью-Джерси молиться в свою синагогу и работать врачом, ты это умеешь. Американцы оказались людьми попроще, что ли. «Благословляешь Америку, парень?». – «Конечно, благословляю, о чем речь». На том и порешили.
Нафтали залез в кабину одним движением рук и спины. Он накинул капюшон на голову, достал угольный карандаш и обвел глаза черными жирными страшными кругами. Хези молча сбоку смотрел за его действиями с испугом. Нафтали нарисовал себе и усы, и некое подобие бородки, такая широкая черная полоса посередине подбородка, с ума можно сойти – совсем другой человек. Непонятный и жуткий, живущий в ночи по своим правилам и законам мужчина. Хези покачал головой и как-то успокоился, увидев Нафталия таковым. «Может, еще и обойдется все», – решил он неожиданно для себя.
– Нам нужна другая машина, – сказал Нафталий.
– У меня есть еще «кармель» дома, – сообщил Хези.
– Вот-вот, то, что надо, сменим, ты деньги им приготовил?
– При мне все.
– Покажи.
Хези
