отправляется бедолага, прозревший и прогнавший с глаз морок реальности, в заведение, что стоит на берегу речки Пряжки, иначе именуемое больница для душевнобольных Св. Николая Чудотворца.
Место хорошее, тихое. Врачи заботливые, стараются человеку помочь, то есть вылечить от неправильных мыслей. Только разум человеческий – как фарфоровая фигурка, тонкий и хрупкий. Стоит поднажать или ударить ненароком – пойдет трещинка, за ней другая, а там, глядишь, рассыпается фигурка на осколки. Склеить можно, но следы останутся. После улучшения и выписки присмотр требуется. Доктора советуют на всякий случай исцеленному не давать режущих предметов или слишком умных книг.
Только не всех несчастных современная психиатрия, которая сделала огромный шаг вперед – один венский доктор Фрейд чего стоит, – излечить может. Не совсем разобрались, какая извилина для чего требуется. Подобных больных, вероятно, безнадежных, содержали на четвертом этаже больницы. Поближе к небу, так сказать, что видит все страдания человеческие.
Ординатор Охчинский Константин Владимирович как раз завершал обход отделения тяжелых больных. Он был хорошим врачом, а потому давно понял, что в этом случае помощь заменяет милосердие и терпение. Ну и усиленные дозы лекарства. Вместе с младшим доктором Садальским он, как всегда, начал с дальней палаты. Заходя в каждую, Охчинский проверял записи, насколько изменилось состояние, выслушивал комментарии Садальского, довольно однообразные, и шел дальше. Они прошли коридор и остановились у последней двери. В этой палате находилась больная, поступившая пять дней назад. Довольно молодая женщина пребывала в глубокой каталепсии, ни на что не реагировала, лежа неподвижно, глаза не закрывала. Еду не принимала, санитарки кормили ее насильно жидким бульоном, а на ночь делался укол снотворного. Причиной такого состояния стало глубокое нервное потрясение, насколько было известно Охчинскому. Иных сведений ему не предоставили, зато был дан строжайший приказ: никаких визитеров к ней не подпускать. Даже если придут из сыскной полиции. Приказ исходил от охранного отделения, поэтому требовал безусловного исполнения. Желающих навестить даму пока не нашлось.
– Как сегодня самочувствие Иртемьевой? – для порядка спросил Охчинский, зная неизбежный ответ.
– Извольте взглянуть, – сказал Садальский, почему-то пряча глаза.
Охчинский открыл дверь палаты.
Стены комнаты с одним окном были выкрашены в мышино-серый цвет. Две железные кровати привинчены к полу, одна пустовала. Другая примыкала к окну. На ней сидела больная. Дама укуталась в одеяло, как в кокон, из которого виднелось бледное лицо с обострившимися скулами и носом. Она смотрела в небо, будто птица, мечтающая вырваться из клетки. На звук больная повернула голову. Охчинский отметил, что взгляд у нее стал почти осмысленный. Такого резкого и внезапного улучшения ординатор не мог припомнить в своей практике.
– Доброе утро, мадам Иртемьева… Как вы себя чувствуете? – спросил он особым «докторским» тоном.
