Бенни, Бенни!
В темноте я едва различил большую собаку, распростертую на коленях четырех детей.
– Папа, он умер, он умер!
– Его надо вытащить наружу, – сказал я, задыхаясь.
Молодой человек ухватил собаку за передние лапы, а я поддерживал ее снизу, и она без всяких признаков жизни вывалилась на асфальт.
Мои пальцы запутались в густой шерсти.
– Ничего не видно! Помогите мне перенести его к свету!
Мы подтащили безжизненное тело к лучам фар, и я увидел великолепного колли в полном расцвете сил – пасть его была широко раскрыта, язык вывалился, глаза остекленели. Он не дышал.
Молодой человек взглянул на собаку, сжал голову руками и простонал:
– Боже мой, боже мой…
В машине тихо плакала его жена и рыдали дети.
– Бенни… Бенни…
Я схватил его за плечо и закричал:
– Что вы говорили про мяч?
– У него в горле… Я пробовал его вынуть, но ничего не получается, – невнятно бормотал он, не поднимая головы.
Я сунул руку в пасть и сразу нащупал твердый резиновый мяч величиной с теннисный, который застрял в глотке, как пробка, плотно закупорив трахею. Я попытался обхватить его пальцами, но они лишь скользили по мокрой гладкой поверхности – зацепиться было не за что. Секунды через три я понял, что таким способом извлечь мяч невозможно, и, не раздумывая, вытащил руку, завел большие пальцы под челюсти и нажал.
Мяч вылетел из пасти собаки, запрыгал по заиндевелому асфальту и исчез в траве. Я потрогал роговицу глаза. Никакой реакции. Я опустился на колени, полный мучительного сожаления, – ну что бы им встретить меня чуть-чуть раньше! А теперь – что я могу сделать? Только забрать труп в Скелдейл-хаус. Нельзя же оставлять мертвую собаку у них в машине – им еще столько ехать до Манчестера. Но мне нестерпимо было думать, что я ничем не смог им помочь, и, когда я провел рукой по роскошной шерсти, толстый забинтованный палец качнулся как символ моей никчемности.
Я тупо созерцал этот палец и вдруг ощутил слабое биение там, где край моей ладони упирался в межреберье собаки.
Я выпрямился с хриплым криком:
– Сердце еще бьется! Он жив!
И принялся за работу.
Здесь, во мраке пустынного шоссе, я мог рассчитывать только на собственные силы. В моем распоряжении не было ни стимулирующих средств для инъекций, ни кислородных баллонов, ни зондов. Но каждые три секунды я добрым старым способом нажимал на грудь обеими ладонями, отчаянно желая, чтобы собака задышала, хотя глаза ее по-прежнему глядели в пустоту. Время от времени я принимался дуть ей в горло или щупал между ребрами, стараясь поймать это почти неуловимое биение.
Не могу сказать, что произошло раньше: слабо ли дрогнуло веко, или слегка поднялись ребра, втягивая в легкие ледяной йоркширский воздух. Возможно, это случилось одновременно, но дальше все было как в прекрасном сне. Не знаю,
