Потом мы перешли к употреблению дара природы в пол-литровой фасовке. Элла удалилась на кухню. После третьей Костя внезапно помрачнел, сделал отрешенное лицо и каким-то загробным голосом возвестил:
Словно обухом по спине
Эта жизнь легла на плечи мне.
Запиваю водкою горечь слез,
И не радует красота берез.
То ли песни петь,
То ль рыдать навзрыд…
А могильный крест
Все к себе манит.
В последних словах звучала такая неподдельная боль и тоска, что я даже подумал: может он и вправду потерял недавно кого-то из близких? И дался ему этот обух! Не поймешь, позитивное у него действие или все-таки нет – я вспомнил Костино дебютное стихотворение, в котором тот же обух изображался орудием, побудившим автора к творческому озарению. Видимо, последние строчки родились только что, потому что Костя схватил блокнотик и стал лихорадочно черкать.
Когда горечь слез была успешно запита стопкой «Пятизвездной», Муховский принялся делиться творческими планами. Выяснилось, что он натворил уже столько произведений, что далее утаивать их от широких масс просто преступно. И попросил меня посодействовать в издании книги стихов. Я сразу в категорической форме заявил, что такое издание возможно только за счет средств автора, но Костя вполне ожидаемо не моргнул и глазом. От меня требовалось всего ничего: отредактировать сотню текстов, сверстать их в макет, нанять художника для изготовления обложки и отнести это все в типографию, которая сделает книжку быстро, качественно и дешево.
Не знаю, почему, но я проявил слабость и не смог послать Костю к какому-то другому «знающему человеку». Ну вот умел он найти подход к людям. Он делал страдальческое лицо, упоминал о высоких принципах дружбы (хотя я, откровенно говоря, Муховского другом никогда не считал), обещал «щедро оплатить услуги» (что было бы мне весьма кстати). И вдобавок упомянуть мое имя на титульном листе, как редактора или консультанта. «Только не это!» – вскричал я и тут же согласился, чтоб только поскорее отделаться от «почетной миссии».
Книжка называлась «Мой путь», и по стихам, расположенным Костей в хронологической последовательности, действительно можно было отследить некую миграцию авторского духа. Поначалу, разумеется, была исключительно любовная лирика – однообразно корявая и пошловатая. Затем появился отчетливый трагизм и пессиместически-фаталистские настроения. Потом Муховский стал понемногу затрагивать общие гуманитарные вопросы и наконец углубился в своих творениях в религиозно-философскую тематику. Грубо говоря, в тридцать семь лет он прошел за несколько месяцев путь, который средний поэт мог пройти примерно с пятнадцати до тридцати пяти. Правда, качество материала практически не эволюционировало.
Не чуждался Муховский и гражданской тематики. В его тетрадке попадались стихи о войне, о Ленинграде и даже о блокаде. Последнее меня особенно коробило, я пытался объяснить Косте, что если про поцелуи в пупик еще можно писать, как вздумается, то на такие темы надо высказываться или выверенно во всех отношениях или никак. Муховский тут же заподозрил меня в измене.
– Тебе,
