что нет. Но если вы сделаете это – если понадобится, – я хочу, чтобы вы помнили: к тому времени Америка, которую мы любим, будет уже мертва; но мы не допустим ни сейчас, ни в будущем, чтобы нога захватчика ступила на нашу землю.
Он протянул руку и отеческим жестом сжал плечо собеседника.
– Точка невозврата, – сказал президент. Его остекленелый взгляд блуждал где-то далеко.
– Что? – не понял Хэннен.
– Мы готовы пересечь точку невозврата. Может быть, уже сделали это. Может быть, теперь слишком поздно и ничего нельзя исправить. Помоги нам Бог, Ганс. Мы летим в темноте и не знаем, куда, черт возьми, направляемся.
– Как только окажемся на месте, разберемся с этим. Мы всегда так делали.
– Ганс? – Голос президента стал жалким, как у ребенка. – Если… если бы вы были Богом… вы бы уничтожили этот мир?
Мгновение Хэннен раздумывал. Потом ответил:
– Полагаю… я бы подождал и посмотрел. Я имею в виду, если бы я был Богом.
– Подождал и посмотрел на что?
– Кто победит. Хорошие парни или плохие.
– А между ними есть какая-нибудь разница?
Выдержав паузу, Хэннен попытался объяснить, но понял, что не может.
– Я вызову лифт, – не в тему сказал он и вышел из Ситуационной комнаты.
Президент разжал ладони. Падавший сверху свет сверкнул на запонках, украшенных печатью правителя США.
«Я в норме, – подумал он про себя, – все системы работают».
Но внутри у него что-то сломалось, он чуть не плакал. Ему хотелось домой, а дом был далеко-далеко от этого кресла.
– Сэр? – позвал его Хэннен.
Медленно и скованно, словно старик, президент встал и вышел навстречу будущему.
Глава 2
Сестра Жуть
23:19 (восточное летнее время)
Нью-Йорк
Крак!
Она почувствовала, как кто-то пнул ее картонную коробку, и машинально вцепилась в свою тряпичную сумку. Она устала и хотела покоя.
«Чтобы быть красивой, девушке нужно выспаться», – подумала она и снова закрыла глаза.
– Я сказал, вон отсюда!
Чьи-то руки схватили ее за лодыжки выше грязных кед и грубо выволокли из коробки на мостовую. Она негодующе закричала и начала бешено лягаться:
– Ты, сукин сын, мерзавец, оставь меня в покое, негодяй!
– Черт, ты только глянь! – сказала одна из двух фигур, стоявших над ней на Западной Тридцать шестой улице, освещенной красными лампами вывески вьетнамского ресторанчика напротив. – Да это баба!
Другой, тот, кто вытащил ее наружу, прорычал хриплым голосом:
– Баба не баба, а я надеру ей задницу.
Она села и крепко прижала к груди холщовую торбу, набитую немыслимыми вещицами.
В потоке неона на скуластом крепком лице стали видны глубокие морщины и уличная
