ты уходишь? – спросил меня брат.
– Д-да, – закрывая лицо курткой, ответил я. Нельзя брату видеть меня таким, никогда. Старший, первенец – пример для подражания. Тот самый, блин, что справился со своим уродством, готовый в любой момент помочь младшему, протянуть тому руку, показать на растяжки, ямы и выбоины. А что размазня на эмоциях может, кроме того, как сопли жевать и разбрасываться ими?
У порога родного дома меня настигла мать и протянула пачку денег. Отца не было видно. Он остался на кухне страдать. В этом мы были с ним похожи.
– Ты же за этим пришел, я знаю, – сказала она и поцеловала в лоб на прощание. – Не трать все сразу только, пожалуйста. И задумайся ты уже о будущем!
– Конечно, – я вытер глаза и вышел на улицу, сквозь знакомый с детства подъезд, где на втором этаже жили партийные функционеры, на четвертом – главврач в детской поликлинике, на пятом – бывший полковник ФСБ, на девятом – моя учительница по физкультуре и ее многочисленные друзья-собутыльники. Солнце давно село, разрядилось, и только фонари выводили меня из мрака. Тяжело было дышать, дергались губы и веки, но не мог же я на людях отдаться чувствам. Неслись машины скорой помощи к скорой смерти, компании молодые, веселые, бились об меня локтями, но в драку не лезли – было им не до этого. Электричка вскоре приехала пустая. И никто не помешал мне расплакаться самыми честными слезами, что на вкус как святая вода. В них не найти ни солинки, потому что не от горя они, не сладости, ведь не свершилась месть. Открылась прямая в голове, ведущая к выводу: ступи туда – получи кнутом по ребрам. Я признаюсь себе – я люблю своего отца, и мне бесконечно тяжело осознавать то, что достался ему сын безумный, слабый, больной, ни на что не пригодный. Неспособный хотя бы улыбнуться – что может большего пожелать отец?
Иногда хочется, чтобы не было либо меня, либо близких людей. Не могу, оборачивая голову видеть, как они волнуются и беспокоятся за меня. Еще пару сантиметров, и я бы свернул шею – и все проблемы решены. Минус один намного проще, чем минус несколько. Задаюсь справедливым вопросом – почему? Что меня в них не устраивает? Все в порядке, все хорошо с ними. Со мной что-то нехорошее. Не могу я видеть, как они за меня переживают, ведь это значит, что я делаю что-то не так, веду себя иначе, беспокойно. А почему веду себя так? Потому что не знаю, как стóит. Потому что думаю, что из рук моих все выходит плохо. Что пока существую я – существует волнение в их душах, и оно сжимается, делает им больно. Как так жить? Что делать? Нет более того пути, ясного и понятного, по которому надо шагать ровно и уворачиваться от веток, делая на ходу выводы. Все деревья спилены, и за ними я вижу плачущие лица, которые, как и я, не умеют выражать свою любовь.
4.
Утро никогда не было таким радостным. Я открыл глаза и увидел знакомый потолок. Раскинув руки, словно на кресте, я вспомнил, что Лера давно ушла на работу, а я сам – безработный. Утро никогда не было таким прекрасным. Хоть и ненавистное солнце прорывалось сквозь старые занавески, мной двигало желание
