иных ужасов, которым сплошь и рядом верили…
Другое дело, что в метель, ничуть не опасную для жизни, обоз двигаться не будет, останется пережидать на месте. А зарядить пурга может на пару-тройку дней, от скуки с ума сходить начнешь, если водкой не развлекаться…
– Да нет, какая тут непогода, – сказал Кызлас уныло. – Плохо что-то вокруг, Петрович, не знаю, как объяснить… – он словно бы прислушался, насторожился, поднял палец с корявым ногтем. – Слышно же…
И такая серьезность читалась на его лице, что поручик невольно застыл, обратившись в слух.
Доносились тихие разговоры, скрип снега под ногами, фырканье лошадей, прочие привычные звуки… Он старательно вслушивался. И, вот странность, скоро и в самом деле ему стало мерещиться, будто непонятно откуда, вполне даже явственно, долетают странные отголоски. Словно бы раз за разом некто, неизвестно где находившийся, дергал великанскую струну, и она послушно отзывалась протяжным печальным звоном, далеко разлетавшимся над бескрайней снежной равниной, над людьми и возами, распространяясь вокруг затухающим дребезжанием на пределе слуха. Все это повторялось в точности – и понемногу под этот печальный непонятный звон в душу начинала заползать нешуточная тоска…
– Да к черту! – прикрикнул поручик, швыряя под ноги потухшую папиросу. – Ерунда все…
– Слышал?
– Что? Да ничего я не слышал!
– Врешь, слышал, – сказал Кызлас тихонько. – У тебя лицо такое сделалось… Никто вроде бы не слышит, Петрович, а мы с тобой слышим. У меня-то дядя шаман, так что ничего удивительного… А вот ты, Петрович, чистокровный орыс…[1] У тебя тоже, значит, такое есть…
– Да провались ты пропадом, родня шаманская, – сказал поручик без злобы, усмехаясь. – Я же тебе не приезжий какой, чтобы мне голову дурить всякой чертовщиной…
– Но слышал ведь? Звенит и звенит, как струна на чатхане[2], только чатхан должен быть с дом величиной…
– Вздор. Мало ли что звенит…
– Беда звенит, – убежденно сказал Кызлас. – Большая беда… Печально мне, Петрович, а никуда не денешься…
– Мистик доморощенный, – фыркнул поручик. – На дворе – одна тысяча восемьсот восемьдесят третий год от Рождества Христова, не помню, какой уж это год по вашему языческому исчислению, а впрочем, его вроде бы и не имеется…
– Я крещеный.
– Ну, тогда тем более не разводи тут мистику, а то отец Прокопий тебе от всего пастырского рвения выволочку устроит… Долго бока болеть будут. Слушай, Кызлас, может, тебе чаю вынести? А то водки, у меня есть…
– Не надо мне ничего. Тоска…
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Савельев. – Была бы честь предложена, а от избытка Бог избавил…
– Отойдя на шаг, он неожиданно для себя вновь замер и прислушался. Сквозь обычный бивачный несуетливый гомон вновь донеслись эти странные аккорды великанской струны
Русский (шантарско-татарский).
Музыкальный инструмент шантарских татар, очень похожий на гусли.
