гости наконец-то ушли, мать тут же пошла на кухню. Теперь оттуда раздавался грохот посуды и шум воды. Кузин бесцельно походил по комнате своего детства, зачем-то рассматривая корешки книг, которые он прочитал еще ребенком. Они даже стояли, казалось, в том же порядке, как и тридцать лет назад. Он уже решил зайти на кухню, чтобы попрощаться с матерью, как она сама вернулась в комнату:
– Ты не представляешь, как мне было стыдно! – начала она должно быть заранее мысленно отрепетированный монолог.
– Мама, я же согласился передать привет их тете, хотя, поверь, это тоже будет непросто…
Но мать явно не собиралась слушать его оправданий:
– Ты меня страшно опозорил! Да я сквозь землю готова была провалиться!
Кузин вдруг неожиданно для себя не стал дальше слушать ее причитания и ушел, хлопнув дверью. Даже не попрощался, так стало ему обидно.
В машине по дороге в Москву он размышлял о том, какая все-таки несправедливая эта жизнь. И дело даже не в том, что, тащась в Калинин больше пяти часов по скользкой от мерзкого дождя дороге, тратя свой драгоценный выходной, он думал, что мать хочет его увидеть перед отъездом, а она опять, как и в его детстве, хотела угодить кому-то. Обидно было другое – права его жена, опять права. Вот как это так, что один человек других насквозь видит, как его Марина, а второй – как слепой котенок, как он, тычется носом, да по этому самому носу всю жизнь получает. И люди эти, которые его матери дороже родного сына оказались, окончательно испортили ему настроение. Они все-таки буквально заставив его пообещать, что он проведает какую-то мерзкую старуху – эмигрантку и передаст ей привет от них. Вдруг мысль, мелькнувшая у него в голове, поразила его настолько, что он инстинктивно дернулся, и «Жигули» вслед за ним и только чудо спасло его от того, чтобы слететь с мокрой дороги в кювет.
Кузин принял вправо и плавно остановился. Дождь барабанил по стеклу, отдавая ему в голову. Он вспомнил, что в письме не упоминался ни Виталий, ни Наталия. Письмо было подписано: «Ваш Сергей». Правда для «привета» на словах ничего такого говорить ему не велели, а сказали передать именно привет от них. Что это такое было непонятно, но мысленно Кузин похвалил себя за то, что, несмотря на недовольство матери, смог отказать этим странным людям и не взял их письмо. Хотя особой его заслуги в такой силе характера не было, он просто представил себе, что устроит ему Марина, если он проколется в этой поездке. И чтобы жена не нервничала, рассказывать ей о том, что все-таки придется проведывать чью-то престарелую тетю в Париже, Леонид не стал. Но Марина все равно что-то почуяла:
– Чего хотела от тебя твоя мать? – спросила она с порога, уставшего как собака Кузина.
– Дай хоть разденусь и умоюсь с дороги, – он попытался пройти мимо нее.
– Иди, умывайся, – милостиво разрешила она, – только скажи, чего хотела.
– Да ничего не хотела, просто повидаться.
– Ну-ну, что-то не верится.
Кузин, стараясь не
