смола, а внутри непременно какая-нибудь тварь неприятного вида, даром что засохшая.
– Валентин Борисович, вы считаете, это нормально?
Старик поднял с дороги длинную палку, обтер от песка.
– Тут ведь, Мариша, вся ситуация не совсем нормальная. Одно могу тебе сказать: никто девочку не обидит. Тома, конечно, женщина с выкрутасами. Но посидела бы Ксения один день дома, ничего бы с ней не случилось.
– Вы же понимаете, что это не разовое явление.
– Непростая у них ситуация, – повторил Колыванов и сковырнул палкой поганку под столбом.
Он помолчал и добавил:
– А помочь, считай, нечем. Я, когда Ксению только привезли, размышлял, что тут можно сделать. Даже ездил советоваться с одним моим давним приятелем в Смоленск. Вернее, это Любы моей покойной коллега… Ну, не важно. Он мне объяснил, что можно, так сказать, организовать бузу с органами опеки и попечительства, забросать их жалобами, обращениями, они в наше время все обязаны проверять по первому свистку, так что и напрягаться особо не пришлось бы… Но станет ли лучше в итоге – это вопрос! Вопрос, – повторил он значительно и снова взглянул на Машу. – Я понаблюдал вблизи и решил, что нынешний способ жизненного, так сказать, устройства для девочки самый правильный.
– Вы хорошо знаете ее мать, Валентин Борисович?
– Знаю, – с неохотой сказал старик. – Безалаберная женщина. И, как бы выразиться, до счастья жадная. Все вертится, ищет, смотрит, у кого бы отобрать. Не злая, нет. Безалаберная, – повторил он снова, как будто это все объясняло.
Он замедлил шаг, и они остановились возле избы.
– Ну, увидимся, Мариша, – доброжелательно проговорил Колыванов. – А насчет Ксении не беспокойся. Наладится потихоньку.
Маша помолчала. Затем огляделась и неловко улыбнулась.
– Валентин Борисович, это не мой дом.
Старик засмеялся и похлопал её по плечу:
– Я бы, может, тоже хотел в другом месте обосноваться. Что ж поделать, Мариша. Жизнь такая.
Свистнул собаку и ушёл.
Маша осталась стоять перед серой избой с наглухо заколоченными окнами. Навесной замок ржавеет на двери. Между досок рассохшегося крыльца пробилась трава. Перед окнами скрюченная бузина, точно карликовое дерево бонсай, изгибается змеиным стволом.
Маша села на верхнюю ступеньку и машинально провела ладонью по колоску, оказавшемуся под рукой. В кожу впились острые усики. Она дернулась и прижала ладонь к губам.
– Жизнь такая, – повторила она вслух, поднялась и пошла прочь от мёртвого дома.
4
Не было ничего особенного в том, что старик, безвыездно живущий в Таволге, немного тронулся умом. Это даже сумасшествием назвать нельзя, говорила себе Маша, он разумный человек, достаточно послушать его рассуждения о Ксении, чтобы понять это. Просто перепутал. Вот как с именами. Называет же он ее Маришей вместо Маши. Все потому,
