в небе. Но ведь именно государства развязывают войны и сажают людей в тюрьмы, верно? Вы спите, и вам снятся чистые доктрины. Здесь невозможно даже замараться. Но только теперь мы с мужем тоже чисты в ваших глазах, или я не права?
Она смотрела на него в упор. Ее акцент стал намного заметнее.
– Вы отождествляете себя с государством, мистер Смайли, вам нет места среди реальных людей. Если вы сбросили бомбу с небес, то не надо приходить на место ее падения, чтобы посмотреть на кровь и послушать крики умирающих.
Она говорила, не повышая голоса, а смотрела теперь куда-то выше и мимо него.
– По-моему, вы все еще в шоке. Как же! Вы, видимо, ожидали застать меня в слезах, но у меня слезы кончились уже давно, мистер Смайли – я пуста. Мне пришлось оплакивать слишком многих. Спасибо, что навестили, мистер Смайли, теперь можете отправляться обратно – здесь вам больше делать нечего.
Он подался вперед в своем кресле, держа пухлые руки на коленях. Вид у него был одновременно и самоуверенный, и встревоженный, как у бакалейщика, которого отчитал недовольный клиент. Лицо побледнело, кожа на висках и над верхней губой слегка поблескивала. Под глазами четко обозначились два лиловых полумесяца, рассеченных толстой оправой очков.
– Послушайте, миссис Феннан, наша беседа была не более чем простой формальностью. Мне показалось, что ваш муж получил от нее удовольствие и пребывал в отличном настроении, когда мы завершили разговор.
– Как вы смеете делать подобные заявления, как у вас язык поворачивается…
– Но я говорю правду. Если уж на то пошло, я даже не стал с ним разговаривать в помещении министерства. Когда я пришел к нему, то обнаружил, что его кабинет – это нечто вроде проходного двора между другими комнатами, и потому мы отправились сначала в парк, а потом в кафе. Едва ли похоже на инквизицию, если подумать. Я сказал, что ему не о чем беспокоиться, – именно так звучали мои слова. И потому я никак не могу понять, откуда взялось такое письмо. Это не имеет…
– А я сейчас думаю вовсе не о письме, мистер Смайли. Я вспоминаю то, что он сказал мне сам.
– Что вы имеете в виду?
– Беседа с вами до крайности расстроила его, и он рассказал мне об этом. Вернувшись домой в понедельник вечером, он был в отчаянии, граничившем с невменяемостью. Он рухнул в кресло, и мне с большим трудом удалось позже заставить его лечь в постель. Я дала ему успокоительное, которого хватило только на первую половину ночи. И он продолжал говорить об этом все следующее утро. Черные мысли не шли у него из головы до самой смерти.
Сверху донеслись звонки телефона. Смайли поднялся.
– Прошу прощения, но мне должны звонить из офиса. Надеюсь, вы не возражаете?
– Телефон стоит в большой спальне прямо у нас над головами.
Смайли медленно поднялся по лестнице, все еще находясь в полном недоумении. Что, черт возьми, следует сказать Мастону?
