лучших не только в их районе, но и во всей стране.
– В «три четверки» пусть Вилька ходит, – задумчиво ответил он. – Каждому свое. А мне хочется простора.
– Мама-то как будет переживать! – как-то по-бабьи заохал первый. – Ее бы пожалел.
– Мою маму жалеть не надо, – с затаенной гордостью произнес Сашка. – Она того не заслуживает. – Сашкина мама была завучем их школы, но любая собака в микрорайоне знала, что своему единственному сыну эта веселая и независимая женщина в школьных делах никогда и ни в чем – помимо официальных отношений – не содействовала. У нее были свои – давно уже не модные – представления о принципиальности, которые, кстати, полностью совпадали с жизненными принципами не по годам самостоятельного сына.
Папы в этой неполной, из двух человек, семье, занимавшей большую комнату в четырехкомнатной коммуналке, не имелось – он погиб в какой-то морской научной экспедиции: Сашка был еще совсем крохотным. Но Светлану Васильевну порой в дрожь бросало, когда она доставала старые фото: настолько похожи были старший и младший Болховитиновы. Не только статью, мускулистыми, развитыми спортом телами, цветом волос или разрезом глаз. В Сашке уже сегодня просвечивало то, чем в свое время Сашкин отец пленил его маму – какое-то гордое благородство, «необщее выражение лица», столь непопулярное – и порой даже опасное – в стране, полвека культивирующей коллективизм.
В отличие от друга у Кольки Агуреева – по-дворовому Огурца – отец был, и Колька с ужасом думал о ситуации, когда его семья вдруг осталась бы без бати. Колькин батя был по-настоящему ответственным человеком. Сам приехал из нищей – да что там нищей, голодной! – рязанской деревни, сам зацепился сначала за ПТУ, потом за свой прокопченный цех на старом московском заводе.
(«Как ты выбирал профессию?» – спросил его классе в пятом сынок: ему задали сочинение на соответствующую тему. «По наличию койко-места», – не задумываясь ответил папа. А потом сам же помог недоумевающему сыну написать, что его папу с детства необычайно тянуло к обработке черных и цветных металлов методом точения.)
Сам – без блатов и без родительских денег (просто смешно говорить про деньги батиных родителей: от своего работодателя они получали «палки»-трудодни, иногда обеспеченные какой-никакой едой, а иногда – только «спасибом» Родины) – получил на заводе квартиру, вкалывая как черт и ни разу не отказавшись ни от командировок, ни от сверхурочных. «Всего шестнадцать лет прожил в общежитии», – с серьезным видом шутил батя. А может, и не шутил: многие его одногруппники по ПТУ до сих пор маялись в общагах или, не выдержав, уехали обратно, благо на селе хоть от голода пухнуть перестали.
Короче, Огурец своего батю уважал.
Может, только в одном они и не сходились: Колька очень хотел братика или, на худой конец, сестренку, а батя твердо заявил, что, кроме Кольки, им с матерью больше никого не нужно. Сказал открытым текстом: не намерен, мол, плодить голытьбу.
«Мы с мамкой – лимитчики, – частенько повторял
