кто-то ощупью входил в бунгало и выходил из него с обновленным взглядом. За весь год шторы поднимали всего раз или два в месяц.
Глядя на подоконник, я думал: «Странные глазки, не видели ли вы пропавших канареек? Не заметили, куда они делись?» И добавлял: «Следите за моей квартирой, ладно? Ночью будьте настороже. Погода может измениться. Может пойти дождь. И ко мне могут наведаться тени. Могут позвонить в дверь. Вы уж, пожалуйста, все примечайте и хорошенько запомните».
Но блестящие шарики, черные, как агат, и белые, как мрамор, – мои давние друзья по играм в школьном дворе – даже не моргнули в ответ.
В эту минуту чья-то рука, словно рука фокусника, высунулась из мрака и опустила на глазки штору.
Похоже, стеклодуву не понравилось, что я глазею на его глаза.
А может, он боялся, как бы я не расчихался так, что потеряю один глаз и приду к нему просить замену.
Покупатель! Я мог испортить его безупречный послужной список. Десять лет он выдувал глаза и ни одного не продал.
«Интересно, – подумал я, – а не продает ли он в качестве побочного промысла купальные костюмы тысяча девятьсот десятого года?»
Вернувшись к себе, я выглянул в окно.
Штора снова была поднята, ведь я уже не стоял за окном, словно инквизитор.
Глазки сияли, чего-то ожидая.
«Интересно, что они увидят ночью?» – подумал я.
«Я трепещу, чего-то ожидая».
Я мгновенно проснулся.
– Что это? – обратился я к пустому потолку.
Кто это сказал? Леди Макбет?[82]
«Я трепещу, чего-то ожидая».
Бояться неизвестно чего без причины.
И с этим страхом дожить до рассвета.
Я прислушался.
Не туман ли это бьется в мою дверь, оставляя на ней синяки? Не он ли проверяет на прочность мою замочную скважину? И не подкрадывается ли к моему коврику только мне предназначенный маленький шторм с дождем, чтобы оставить у дверей морские водоросли?
Пойти и посмотреть я боялся.
Я открыл глаза и взглянул на дверь в коридор, ведущий в мою крошечную кухню и еще более крошечную ванную.
Вечером я повесил на дверь свой старый и рваный белый халат. Но теперь, когда я был без очков – они лежали на полу возле кровати, а все врачи сходились на том, что зрение у меня препаршивое, – халат перестал быть халатом.
На двери висело Чудовище.
Когда мне было пять лет и мы жили на востоке, в Иллинойсе, мне приходилось среди ночи подниматься по темной лестнице в ванную. И если там не горел хотя бы тусклый свет, вверху на площадке всегда пряталось Чудовище. Иногда мать забывала включить свет. Поднимаясь по лестнице, я изо всех сил старался не смотреть вверх. Но страх одолевал меня, и я все же поднимал глаза. Чудовище неизменно было там, оно рычало голосом проносившихся мимо в ночи паровозов, траурных поездов, увозивших любимых сестер и дядей. Я
