– радуйся, что остался жив, дурачина.
– Не имеет никакого резона блуждать разумом и утомляться, всех интенций не поймёшь и тем более не реализуешь по нормальному, только распылишься на фу-фу. Много бредится, да мало сбудется. Это не наваждение, а нормальный ход вещей. Хотя можешь считать и наваждением, всё равно. Ничего ведь не изменится. Потому геркулесом себя не воображай, силы твои ограничены, да и откуда им взяться-то… По правде говоря, общество немного потеряло бы, если б тебя вышвырнули из окна или прямо там, в вагоне, запинали до смерти.
– А как ты думал? Или, может, представлял себя особенной и неприкосновенной личностью? Ничего, все до поры до времени представляют на свой счёт нечто в подобном роде, а после обнаруживают вокруг себя сплошную грязь и непонимание – и отбрасывают копыта не хуже других, чтобы превратиться пыль. Не человек смерти ищет, а она его сторожит. Да и чем ты лучше всех остальных? Абсолютно ничем не лучше!
– Умные люди понимают, что эта жизнь даже смерти не стоит. Если ты этого ещё не осознал, то вдвойне дурачина. Глаза не видят, руки не нащупывают, так и душа не ведает, да? Один конец без другого, голова без хвоста – так получается? Нет, братец, напрасно самообманываешься! Сколько ни мучиться, а без смерти не прожить. Найди верёвку и повесься на каком-нибудь дереве в знак протеста! Заодно закончатся все твои мучения!
Бывший командировочный по мере сил отвечал на вышеупомянутые реплики, не стесняя себя в оборотах: выплёвывал слова с нетерпеливым отвращением, как выплёвывают нечаянно набившиеся в рот комки грязи или чего похуже. Однако не оглядывался, сознавая иллюзорность недоброжелательных голосов за спиной, и продолжал движение прежним непричастным аллюром. А его собственные гневные инвективы нисколько не изменяли общего баланса чувствительных колебаний в мире, ибо если они и достигали стороннего слуха, то лишь в виде смешанных с густым уличным фоном слаборазборчивых звуков, каким жители больших городов привыкли не придавать значения. Тем более что он и сам не верил ни единому своему слову, ибо за словами может скрываться одно и другое, и третье, и всё что угодно – это трудно забыть даже в сутемках сознания.
Бесфамильный не имел ни малейшего желания вот так, с бухты-барахты, превратиться в перипатетика наподобие Аристотеля и Феофраста, любивших рассуждать обо всём подряд во время пеших прогулок. Оттого его негодование пучилось и стремилось ввысь, как стремятся из земли на свежий воздух весенние травы и прочая молодая растительность. Кроме того, его захлёстывали волны мрачных предчувствий. Некоторые полагают, будто каждый человек может управлять своей судьбой, если обладает способностью учитывать все переменные, которые имеют на него влияние; но бывший командировочный такой способностью не обладал и грядущего опасался даже в гораздо более благополучные времена, не то что теперь, среди сплошного недоумения, когда трудно определить не только меру вещей, но и собственную достоверность в окружающем мире.
