научилась не падать в длинном, до пола платье и отметила про себя, что ей удалось сесть в кресло весьма изящно.
Тут же подошел, подлетел официант. Официант был живой. Эвви поражена. Не андроид и даже не робот.
Коннор сделал заказ. Он знал язык и не пользовался лингвотрансформером.
– Как же так! – Эвви начала громким, возмущенным шепотом.
– Нельзя на людях на английском, – Коннор наступил ей на ногу под столом. – Включи лингвотрансформер.
– Почему человек?! – Эвви возмущается через лингвотрансформер. – Почему человек занят работой, которая не соответствует его предназначению?
– Как знать, – задумался Коннор, – может в этом и есть его предназначение.
Неужели, думала Эвви, они пятьдесят лет ускоряли прогресс на Первой Луне и добились только цилиндров и фраков? А что, если ей показывают не все? Только то, что сочли нужным? Тут же одернула себя – она же еще ничего не видела и не вправе судить и решать. Это у нее всплеск, не более. Но почему Коннор так равнодушен к судьбе официанта? Значит, у них у всех на Готере действительно аберрации. И серьезные, профессиональные, да?
Коннор начал о том, что на этой Луне у них как раз невмешательство. Ну, или почти невмешательство. Эксперимент, это же не только «вмешательство». Правда, они сами это поняли не сразу. Далеко не сразу.
Официант поставил перед ними вазочки с мороженым. Эвви поблагодарила. Официант отошел смущенный.
– По местным представлениям ты благодарила его так, будто он, по меньшей мере, спас тебе жизнь, – улыбнулся Коннор. – Хотя, с учетом сегодняшней жары, может, так оно и есть.
Эвви поднесла к мороженому индикатор. (Замаскирован под губную помаду. Только Эвви толком не поняла, для чего нужна помада.)
– Расслабься, – сказал Коннор, – мороженое здесь лучше, чем на Земле. Причем без малейшего вмешательства с нашей стороны.
Эвви огляделась по сторонам. Элла научила, как это делать, не нарушая местных приличий. Толстый господин за соседним столиком, что-то оживленно рассказывает своей сухопарой спутнице, та с отрешенным видом тянет через трубочку какой-то напиток и старается не выказывать раздражения. Влюбленные за столиком у колонны. Мать выговаривает девочке, перепачкавшейся пирожным, вот повела ее умываться в уборную. Юноша у стены в одиночестве пьет какой-то, должно быть, очень крепкий алкоголь и смотрит в никуда.
Вдруг чувство – она уже видела это. Странное. Даже абсурдное. Но какое-то тревожное, щемящее.
Быть может, она торопится, наделяя это чужое, непонятное ей сущее своими смыслами. Наделяет потому лишь только, что очень похоже? Но похоже на что?! Она не может ответить. И вот это чужое, на самом деле непонятное ей, сокрытое от нее, каким-то немыслимым образом связало ее с тем давнишним, земным, которого, быть может, и не было, во всяком случае, для нее.
Коннор… как будто почувствовал, понял это ее состояние. Она благодарна ему.
