своими плавающими краями образовал на озере идеальный круг. Мальчишки врут, что у него нет дна, – оно есть, только очень глубоко. Раз этот торфяной край плавает и никуда не уплывает, значит, он где-то прикреплен к твердому берегу. А раз есть твердый берег, значит, и дно где-то есть, ведь оно – продолжение берега, не бойся! Обыкновенное озеро.
Так я уговаривал себя, но круглое и чистое, бирюзово-черное, бездонное как зрачок, озеро потрясало меня своим строгим взглядом и вселяло робость.
Недалеко от воды я остановился, снял рубашку, сандалии и короткие штаны. Я встал на тонкую кромку фальшивого берега, как на бумажный лист, на самый край. Этот край, под которым ничего кроме воды не было, тут же начал медленно опускаться. Вода залила ступни и подбиралась к коленкам. Я оглянулся, но никого поблизости не увидел. В этот момент на солнце набежала маленькая тучка, – и вода, не освещенная дном, из небесно-голубой сделалась черной как грифель. Озеро потемнело и нахмурилось.
До бездонной пропасти оставался один шаг. И я сделал его – назад…
«Бумажный лист» вздохнул и поднялся, часть воды не успела вернуться обратно и пошла ручейками поить мох и клюкву. Я отступил еще дальше и лег на живот. Я нарвал целую пригоршню незрелых ягод вместе с листочками и мхом и запихал все это себе в рот. Я давился, но глотал, – таким способом я наказывал себя за трусость.
Я снова встал на самый край, и он снова начал медленно опускаться под тяжестью детского тела. Так медленно, что я успел несколько раз загадать: «Если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю…» – даже не задумываясь о том, что в себя включает это «все»; просто – «все»!
Когда вода дошла уже почти до горла, я сделал шаг вперед и, не ощутив опоры, окунулся с головой и тут же начал тонуть…
Я удивился, лежа на шуршащих газетах:
– Почему же ничего не сбылось? Ведь я не отступил…
Я опять стал маленьким мальчиком, шел по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей; снова борол страх, окунулся и начал тонуть…
И снова оказался на пути к озеру…
Вот так я и не сомкнул глаз до самого рассвета в ожидании утраченного вдохновения.
Ранним утром я застелил все чистыми газетами и попытался приклеить к стене первый кусок обоев. Я как следует намазал его клеем, влез на колченогий стул и причмокнул верхний конец к стене; спрыгнул на пол и прилепил нижний; взял мягкую тряпку и попытался разгладить. Разглаживая, я смял тонкие немецкие обои с тонким немецким рисунком, – обои были добыты по случаю еще в старые времена! – смял, осерчал, бросил тряпку в ведро с клеем и содрал со стены первый «блин-комом».
Я снова лег на диван и внимательно прислушался к себе. Давешнее вдохновение возвращаться не собиралось. Но тут мне на глаза попался крюк для люстры, – о Господи! – и новый творческий порыв буквально сотряс все мое существо.
Я взвился с дивана, быстро отыскал ножницы и вылетел на балкон.
