не столь усерден в чтении, но девяностый псалом для меня – спасительная молитва, уберегающая от всякой напасти и лиха, «от страха нощнаго, от стрелы, летящия во дни», от козней дьявольских. Молитва и упование на благую помощь Божию.
Да и не только для меня – для всех православных, поскольку я здесь, понятное дело, не особо показательный пример, не исключение.
Так-то оно так, но не все замечают одну особенность этого удивительного псалма, на которую пишущему, однако, стоит обратить внимание. Примерно до середины девяностого псалма повествование ведется от лица царя Давида, его вдохновенного слагателя, а во второй части говорит уже… Сам Господь. Причем никакого перехода от авторского повествования к прямой речи нет – так же как и нет никаких вводных слов и пояснительных ремарок.
Просто поворачивается некий невидимый рычажок, сменяется регистр, и звучит голос Бога:
Не приидет к тебе зло,
И рана не приближится телеси твоему,
Яко Ангелам Своим заповесть о тебе,
Сохранити тя во всех путех твоих.
На руках своих возьмут тя,
Да не когда преткнеши о камень ногу твою,
На аспида и василиска наступиши,
И попереши льва и змия.
Яко на Мя упова,
И избавлю и: покрыю
И, яко позна имя Мое.
Воззовет ко Мне, и услышу его:
С ним есмь в скорби,
И изму его, и прославлю его,
Долготою дней исполню его,
И явлю ему спасение Мое.
Такое может сказать лишь Бог, поскольку все это в Его власти. Только Он способен повелевать ангелами, укрощать диких зверей и слышать тех, кто познал Его святое имя.
До этого же было:
Живый в помощи Вышнего,
В крове Бога небесного водворится.
Речет Господеви:
Заступник мой еси и Прибежище мое,
Бог мой, и уповаю на Него.
Эти и последующие строки – явная авторская речь псалмопевца, царя Давида.
Какой выразительный, творчески смелый – даже дерзкий и в то же время никак не выпячиваемый прием, коим царь Давид и не думает любоваться. Неудивительно, что сейчас этим приемом пользуются иные писатели-модернисты, выдающие себя за его смелых изобретателей. Но тут уж позвольте возразить: сия высокая честь принадлежит не им, а их древнему предшественнику царю Давиду. В порыве вдохновения и восторженного экстаза ему было не до вводных слов, ремарок и пояснений, поскольку им владела одна потребность, одно непреодолимое желание – излить этот экстаз если не в самозабвенной пляске перед Ковчегом (смотри соответствующий библейский эпизод), то во вдохновенно льющихся строках псалма.
Признаюсь, мне недоступно подобное вдохновение. Куда уж там мне, грешному, куда-то воспарять! Впрочем, не в грехах тут дело: читатель Библии знает, что и Давид был грешен, поскольку соблазнил чужую жену Вирсавию. Но, помимо того что грешен, он был еще и призван – призван самим Всевышним, о чем я могу лишь мечтать.
Поэтому
