Елизавета Григорьевна мужа (я сам был свидетель): дай, пожалуйста, денег на столярную мастерскую. И тот дает, особо не вникая, кто и чем там будет заниматься, какие узоры вытачивать, какие кружева долотом и стамеской выделывать. Ему ближе другое: живопись, скульптура, учрежденная им впоследствии частная опера, к которой жена относилась с холодком и даже некоей неприязнью. И на это были свои причины, о коих я еще скажу…
Словом, при всей важности идеи кружок объединяло нечто иное, а именно… (читатель наверняка ждет чего-то особенного – тех же словесных узоров и кружев, я же скажу по простоте, как оно есть) русская жизнь. Да, та самая русская жизнь, о которой сказано кем-то (слышал от художников): «Русская жизнь и грязна, и слаба, но как-то мила». В этом простом и милом очаровании русской жизни – самая суть.
И в Абрамцевском кружке это все прекрасно понимали, и прежде всего великолепный Савва Мамонтов. Вот уж был бонвиван – любитель застолий, винных возлияний, всяческих причуд и вообще всего, что скрашивает жизнь. Поэтому на Остоженке ему так нравился доходный дом купца Филатова – тот, что под рюмкой (причуда архитектора). Хотя справедливости ради замечу, что бонвиван – не совсем точное определение, ведь Мамонтов мог и пострадать и много страдал под конец жизни, разорился, попал в тюрьму, куда его вели пешком через весь город, на виду у прохожих. И все равно – оскорбленный и униженный – жил. И, проходя по Остоженке, неизменно указывал на этот дом, только жалел, что рюмка – опрокинутая. Водочки (водчонки в драной юбчонке, как он говорил) в нее не налить.
Да, некоторые в страдании только страдают, а Савва Иванович – умудрялся жить. Жизнь была его языческим богом, была всегда на первом месте – может, потому, что это место не было занято Богом истинным. Хотя кто поручится за истину, и египтяне, к примеру (помню по гимназии) во всех своих бесчисленных богах видели проявление Единого божественного начала.
На этом умолкаю, поскольку больше о сем предмете ничего сказать не могу. Да и, пожалуй, не надобно.
Этюд третий
Талечка Друцкая и коммуна в Смоленской губернии
Валентин (Антон, Тоша) Серов мальчиком воспитывался в коммуне. Его определила туда неуемная матушка, Валентина Семеновна, убежденная шестидесятница и поклонница Чернышевского. Роман Николая Гавриловича она читала со страстью и упоением, отрывая глаза от книги лишь для того, чтобы мечтательно устремить их вдаль, где ей грезились завораживающие сны наяву, подобные знаменитым снам Веры Павловны.
Словом, героические (и художественно беспомощные) образы романа, а главное, его передовые идеи – и прежде всего идея коммуны – были ей изначально близки, отвечали самым заветным чаяниям души. А тут еще представился случай если не самой окунуться в стихию самозабвенного служения народу, отказа от собственности, равенства, строгого воспитания и спартанского быта коммунаров, то привить эти навыки сыну Тоше.
Сыну с его впечатлительностью,
