Настаивать она не стала.
– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.
Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.
– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.
* * *
Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.
«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц», – усмехнулась она.
Видя всю эту чопорность, она с трудом могла представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо эта холодность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело только в защите личного пространства.
«Что, интересно, он за всем этим прячет?» – эта мысль определенно возбуждала.
Он – контроль и власть как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он всегда прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.
«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша».
Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу. Та не собиралась считать глупых овец, а норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.
«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».
Мила накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.
Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.
В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид.
Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник,
