захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в то русло, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.
– У вас очень красивый дом, мсье Бушéми.
– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, заметив ее недоуменный взгляд.
– И что же именно вы слышали?
– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он приподнял брови, с вызовом глядя на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?
– Ну что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.
– В другом? В чем же, позвольте узнать?
– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек, пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.
– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?
Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил на мгновение задуматься, но он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.
– Мы все двуличны, доктор. Все носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.
– Почему ночь? – звук его голоса, тягучий и мягкий, будто усиливал его обаяние, урча у нее в груди волнующим басом.
– Ночь – она как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны, открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них не будет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.
– Или страхи, – добавил он.
– По сути, это одно и то же. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.
– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.
– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.
Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.
– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, отчего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.
– После двенадцати я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.
Его глаза цвета хорошего выдержанного виски блестели в полумраке кухни и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.
