а теперь тебя по закону судить будут – как оно положено, а не спустя рукава. К тому же мы свидетели, что ты бедолагу Мартина хладнокровно отправил к его праотцам.
– Хорхе, – напомнил длиннолицый.
– Хосе, – встрял кареглазый, – Хосе.
– Да кому какое дело!
– Он в меня первый выстрелил!
– А жилетка-то, жилетка! – сказал кареглазый. – На пуговицы погляди, каждая как самоцвет!
– С трупа, небось, снял, а? – с улыбкой предположил длиннолицый. Высокорослый, мрачный и ухмыляющийся, он стоял над преступником словно надгробье. Лицо потемневшее от усталости, иконописное, что лик святого, одаренное некой бездушной мистической красотой. В обшарпанную наплечную кобуру под курткой он сунул свой трехфунтовый пистолет сорок четвертого калибра с ореховой рукояткой и прицельной бороздой по всей длине рамы, пошевелил им под мышкой, укладывая поудобнее, и надменно, с кривоватой усмешкой на губах, красными глазами продолжал изучал преступника.
Холидея раздели почти донага. Связали ему руки и поставили на ноги.
– Погодите-погодите, а моя Персида!
– Кто?
– Персида, – затараторил Холидей. – Моя лошадь, я ее Персидой зову. Аппалусская караковая. Быстроногая как сам дьявол, будто из самой преисподней удрала и не горит желанием туда возвращаться. Ну что вы, братцы, я без Персиды моей не уйду, не могу! эта кобыла мне роднее, чем благоверная моя, я ее примостил в платной конюшне, да это здесь, у старины Билла!
Горбоносый кивнул:
– Поехали, парни.
– Клянусь своим кольтом, лошадь добрая!
– А я не откажусь от лишнего доллара, клячу можно и продать будет, – сказал длиннолицый и, щелкнув языком, направился к конюшням.
Вскоре все четверо отправились в обратный путь – от зари до зари. Они выбрались из багрового ущелья, окрашенного спермацетовым солнцем, бывшего русла умершей реки. Их все еще было трое – четвертый не из них.
Полуголый, как Христос, идет на босу ногу. Только срам прикрыт дешевой мануфактурой. Запястья схвачены веревкой, другой конец ее намотан на рожок седла, в котором восседает длиннолицый. После дня пути глаза Холидея заплыли и потемнели.
В пещере его рта пылает огонь, у огня – ладони, пятки и размалеванные лица первобытных людей. Потрескавшиеся губы кровоточат, хочется пить. На зубах, которые еще не выбили, скрипит втянутый через щели песок, и в сухой полости носоглотки фантастическими фресками оживает вдыхаемая пыль из-под лошадиных копыт.
Воздух безветренный. Твердая белая потрескавшаяся почва, окрашенная природными окислами, становилась коричнево-красной и надолго сохраняла следы лошадиных копыт, но была менее благосклонна к израненным ступням босоногого преступника.
Совсем скоро они вернулись на просторные, но пустые, как кладбища, пастбища, где белели кости гигантов, подобные китовым скелетам на дне высохших океанов. Зубы белые и блестят жемчугом, ни кусочка гнилой плоти на них, только разрозненные клочки слипшейся истрепанной
