попросила Соню проводить меня домой.
А теперь сижу за дневником и плачу, плачу горькими, обильными, но облегчающими душу слезами. Слава Богу, что наконец они появились.
27 сентября. Вечером. Последний день дома
Господи, только девять дней прошло со дня дедушкиной смерти, а мне кажется, что минул уже целый год. Каждое утро я хожу на могилку к дедушке и долго, долго на ней просиживаю. К вечеру в серый домик приходит Петр Сидорович и приводит кого-нибудь из покупателей, желающих приобрести что-либо из нашего скарба.
Так постепенно уносятся из нашей комнатки то комод, то диван, на котором я всегда спала при дедушке (теперь сплю у Домны Степановны, рядом с ней на ее широкой кровати), то самовар наш, то медные кастрюли, то одеяло, то что-нибудь из дедушкиной одежды.
Таким образом, теперь все распродано, остались одни голые стены, моя корзинка с одеждой да табурет – старый, ломаный, никому не нужный. На нем-то я и сижу сейчас, приставив его к подоконнику, заменяющему мне стол.
Когда последняя принадлежность дедушкиной обстановки была продана, Петр Сидорович отдал мне вырученные за нее деньги и билет третьего класса для проезда в Петроград.
– Вот, Ташенька, ваши деньги, а вот и билет. Немного денег-то, всего пятьдесят рублей, ну да хорошо, что и такие-то есть. Берегите их, девочка, тратьте разумно, только на самое необходимое.
– А как же, – говорю, – насчет похоронных расходов, Петр Сидорович? Кому я за них деньги отдать должна?
А он в ответ только рукой махнул.
– На печке угольком этот расход запишите, Наташа, на том свете с вас его взыщем. А хоронили вашего дедушку в складчину мы, его товарищи по профессии, и вам, следовательно, беспокоиться не о чем. Никому и ничего вы не должны.
Сказал и побежал, будто по делу, к Домне Степановне, а на самом-то деле, чтобы от моей благодарности как-нибудь отделаться. Вскоре пришла Домна Степановна и велела мне положить деньги в мешочек да надеть на тесемку через шею с крестильным крестом. Сама же и мешочек этот для меня сшила. Господи, добрые какие! Видно, что любили они искренне моего дедушку.
Вчера, накануне отъезда, пошла я в гимназию проститься с подругами и взять свои документы в канцелярии. Пришла в большую перемену в класс, когда ученицы свободны и завтракают. И Боже ты мой, как мне они все обрадовались! Маленькая Маруся Зимина чуть с ног не сбила, со всего размаху на шею мне кинулась.
– Наташа, милая, зачем ты нас оставляешь?
И другие тут же подхватили хором:
– Не уходи, Наташа, не бросай гимназию! Ведь и училась недурно, только языки тебе не давались, да еще математика. Ведь можно было бы тебя освободить от платы за учение… Вот Маня Хлопцова похлопотала бы через своего папу, он друг директора. А, Наташа?
Лица у всех были такие сочувствующие, взволнованные. Катя Шурикова плакала, точно я ей сестра родная. Про мою Соню и говорить нечего, совсем веки вспухли от слез – ведь
