спрятать в корзинку дневник. Прощай, дорогая тетрадка, на неопределенное время!
28 сентября. Утром. В вагоне
Вот уж воистину правду говорит русская пословица: «Человек предполагает, а Бог располагает». Думала я, уезжая из дому, что не скоро дотронусь до своей тетрадки, что в дороге за хлопотами нельзя будет писать, а вышло иначе.
Такой досадный, печальный случай, что нельзя не записать в дневник! Да, не думала я вовсе, что с первых же моих самостоятельных шагов судьба будет так меня учить. И поделом тебе, Наташа, не будь наивной дурочкой!
Но расскажу все по порядку, благо писать можно, карандаш под рукой есть и в вагоне не очень трясет.
Проводили меня Домна Степановна с Петром Сидоровичем до самого моего места в поезде, – в третьем классе оно было, в дамском отделении, – и по-родственному расцеловались со мной, наговорили разных добрых пожеланий. Домна Степановна пирога для меня припасла, яиц вкрутую сварила и положила два яблока в мешочек. А Петр Сидорович наших здешних леденцов и пряников мне в гостинец принес. Я очень благодарила обоих дедушкиных друзей за внимание.
Домна Степановна плакала.
– Господь вас храни, Наташенька! Когда приедете на могилку к дедушке, непременно прямо ко мне. У меня и остановитесь, как дома. А мне вас с вашим дедушкой вовеки не забыть. Где мне других таких душевных жильцов сыскать! Ведь, почитай, как родные были!
Тут она неожиданно обхватила мою шею, прижала мою голову к груди и запричитала:
– Сиротка ты моя болезная! Как ты одна-одинешенька жить будешь?.. Дай хоть я тебя, вместо матери, благословлю…
И перекрестила меня несколько раз подряд, ахая и плача.
Едва успела я после с Петром Сидоровичем проститься и поблагодарить его за все заботы обо мне, как поезд тронулся. Они на платформу на ходу уже выскочили. Потом еще долго бежали за поездом, платками махали и кричали что-то, чего за двойными рамами было не расслышать.
Отошла я от окошка, подошла к своей лавке, а с соседней голова чья-то приподымается:
– Что, с бабушкой и дедушкой прощались, видно?
Это была какая-то незнакомая женщина.
– Нет, – отвечаю, – они мне чужие, но как родные обо мне заботятся.
Отвечаю и пристально разглядываю незнакомку. Маленькая она, плотная и одета во все черное, как монашка. Смотрит на меня так, точно несколько лет со мной знакома, а глаза у нее так и бегают. На губах улыбка – такая ласковая, приятная. Да и лицо как будто симпатичное. Только глаза ее не очень мне понравились: уж чересчур быстрые, пристальные.
Как услышала она, что Домна Степановна и Петр Сидорович чужие мне люди, так вся и всполошилась:
– Вот уж верно, что иной раз чужие получше других кровных будут. И заботы больше, и сердечности. А вы, барышня, далеко ли едете и почему одна-одинешенька, такая молоденькая?
Я все незнакомке и объяснила: еду в столицу, в чужих людях жить, поступать в учение, «в девочки» в знакомую дамскую
