потому что мне некому позвонить и сказать, как тут холодно. Мне одиноко, потому что нет в этом гребаном подкупольном мире никого, кто мог бы сказать мне: «Купи теплые носки!» или «Крепись, будет теплее!» – голос девушки дрожал, дрожала чашка, кофе грозил выплеснуться на руки. – Понимаете? Без всей этой эфемерной хуйни могу сказать, что мне одиноко, потому что некому сказать, что мне холодно!
– Вам необходимо, чтобы вас согрели, да?
Саня помотала головой.
– Нет. Вы меня вообще слышали? Мне некому позвонить и сказать, как мне холодно.
– Александра, родство определяется не кровью, а общей болью. И больше ничем.
– Н-да? Знаете, понятия не имею, о какой такой общей боли вы говорите.
Арнальдссон цокнул языком.
– Александра, у каждого в этом мире есть тот, кого мы можем назвать единомышленником. Не обязательно родитель, или ребенок, или вообще родственник, как я и сказал. Я уверен, вы его встретите, если еще не встретили. У вас есть друзья и любимый человек?
– Есть подруга, если можно так сказать. И есть один парень. Но я не думаю, что могу назвать кого-то из них родными-родными.
– Значит, у вас все впереди. В конце концов, есть еще один мир, – пастор кивнул на окно, в котором едва заметно виднелась планета-близнец.
– А толку от того, что этот мир рядом.
– Не скажите, – мужчина тепло улыбнулся, – наука не стоит на месте. Я просто уверен в том, что рано или поздно вы найдете того, кому сможете пожаловаться на морозы.
В Рейкьявике была одна церковь. В Акюрейри – другая. Мощная. Очень мощная церковь. В темноте она подсвечивалась. В городе, по слухам, жили несколько сотен человек. Удивительно много для этой деревни. Наверное, когда-то Акюрейри был большим, но сейчас он микроскопический. Щемило грудную клетку. Который день щемило. Саня лежала на скамейке с вытянутыми руками. Здесь, в этом месте на краю Земли, Сане отчего-то удавалось заглушить мерзкое чувство одиночества, которое, как злобная собака, грызло ее грудь. Собака выла, и выла, и грызла грудную клетку. Сане казалось, что ее кто-то зовет. Но кому она нужна в этом мире? Да и в соседнем – тем более. Никому.
От этого она чувствовала себя свободной. Разве что собака грызла грудную клетку. Вот уже сколько чертовых лет.
Саня протянула несколько купюр и купила четыре гвоздики. Дрон любил потешаться над тем, что она любит «похоронные» цветы. Саня научилась забивать на его дебильные шуточки. Дрон, что называется, не был обременен интеллектом.
Саня положила гвоздики к основанию шпиля и достала из кармана портсигар. Ежегодный ритуал, повторяющийся черт-знает-сколько лет. Взгляд зацепился за надписи: «Шпиль хранит память о тех, кто отдал жизнь за жизнь. Пожертвовал собой ради безопасности своих детей, своих родных, своих сограждан, своей страны, своего мира. Да не будут их имена преданы забвению, а подвиг забыт». Саня усмехнулась.
– Тут забыли приписать:
