природой над носом, и отечные серые дуги под ними – то ли от недосыпа, то ли из-за больных почек – придавали сходство с пандой. Человеку было от силы лет сорок, виски только начали седеть. Крупными ладонями, сперва одной, затем второй, он протер веки, как-будто старался проснуться, очнуться, обнаружить себя в другом, привычном ему месте. Но, убедившись, что двор – не сон, он почесал в затылке и понуро побрел по дорожке против часовой стрелки, по заведенному тут непререкаемому правилу, которое сразу, без дополнительных объяснений, угадывает всякий новичок, сюда попавший. По часовой – только для «голубчиков» и для любителей деток и зверей.
Григорис поднялся со скамеечки, вокруг которой собирались «русские», играли в нарды и обсуждали мировую политику и Путина – грамотный и ловко говорящий грек тут часто выступал политинформатором. «Я, мил человек, поясню», – обычно начинал он, и другие умолкали, готовясь слушать про тайный план Путина на Донбассе, про новую русскую чудо-ракету, и про то, почему американцам снова не по зубам окажется Россия. Но сейчас круг раздвинулся, ему освободили проход, а долговязый латыш Михель сразу двинулся за ним вслед. Автомобильный вор Михель, или, по-простому, Миша, в Германии попался впервые и порядков тут не знал, зато сразу определил, за кого лучше держаться. Ну и дядька Григорис без труда прочел книгу жизни этого молодого человека. Такого иметь при себе неплохо. На воле – продаст, а тут – кишка тонка. Тем паче, что Михель дольше всех готов был выказывать интерес к разъяснениям Григориса, хоть о подводных лодках и о геологическом оружии, хоть о том, как не попасться при воровстве запасных частей.
В человеке, считающем себя порядочным или невиновным, не подходящим для узилища, вид уголовников, разошедшихся по двору, прорезает особую, острую собачью чуткость к сочувствию. Новенький, поравнявшись с Григорисом, остановился и взглянул на разглядывающего его человека так, как вечно голодная душа – собака глядит на прохожего, у которого в руке колбаса.
– Серб? – в лоб спросил Григорис по-русски.
– Болгарин. Стоян я, – отозвался новенький и протянул руку.
– Еще лучше. Пойдем, пройдемся вместе.
Они двинулись, а Михель – тенью за ними. На дорожке втроем в линию уместиться трудно.
– У тебя что случилось? На вора ты не похож, руки, как у каменщика. Травой тоже не торгуешь, верно?
Болгарин замотал головой. Григорис вспомнил, что в Болгарии согласие именно так выражается – «да» как «нет», а «нет» как «да». Он усмехнулся. Стоян, в свою очередь, то ли понял причину, то ли просто обрадовался возможности, допущению улыбки, и его серое лицо просветлело и разгладилось.
«Не тупой. Это хорошо», – порадовался материалу Григорис.
– Погоди, не говори. Я угадаю.
«Не вор, взгляд ровный, движения
