– сидят в нетопленных квартирах и делят со своими домочадцами последний сухарь, размачивая его в стакане с водой. Да они за «определенное вознаграждение» горы свернут, и ручаюсь, что та оценка, которую проведут эти люди, будет на уровне мировых стандартов. Так что, можете не беспокоиться, и оценщики найдутся, и художники, и толковые искусствоведы. И если потребуется, то даже не десяток, а поболее.
– То есть, вы хотите сказать, что к работе комиссии можно будет привлечь гораздо большее число специалистов?
– Даже не сомневаюсь в этом. И могу хоть сейчас надиктовать вам пару дюжин фамилий, которые могли бы украсить собой самую авторитетную комиссию мирового уровня. Но это те люди, которые могут по-настоящему честно и принципиально оценить ту или иную картину, скульптуру, ювелирные изделия или драгоценные камни, которые еще находятся в подвешенном состоянии, если, конечно, так можно выразиться. А вот как быть с теми драгоценностями, которые уже уплыли из рук государства, а попросту говоря, были украдены и теперь всплывают в самых неожиданных местах? Вам не кажется, что они должны вернуться туда, где им положено быть, и для этого тоже нужны соответствующие специалисты, но уже несколько иного профиля?
– Кажется, – согласился с ним Луначарский, – и даже более того, я убежден в вашей правоте, но это уже не наша сфера деятельности. Для этого и существует Петроградское ЧК, как, впрочем, и милиция. Но коли вы затронули этот вопрос, я хотел бы показать вам письмо, которое получил недавно от Карла Фаберже.
– Что, от того самого Фаберже? – удивился Алексей Максимович.
– Да, от Карла Фаберже, который эмигрировал из России. – Луначарский взял со стола вчетверо сложенный лист бумаги и положил его перед Горьким. – Прочитайте. Весьма любопытное письмо, к тому же об этом уже полгода талдычит вся Европа. – И пояснил, заметив недоуменный взгляд писателя. – Это относительно ограбления норвежского посольства, если помните, в октябре прошлого года.
Горький прекрасно помнил это ограбление, которое взбудоражило старых петербуржцев и муссировалось практически на каждой кухне или в столовой, где собиралось более двух человек. И дело было даже не в том, что этот небывало наглый налет на посольство подрывал в дипломатических кругах едва зарождавшийся авторитет молодой Советской республики, а в том, что это ограбление весьма наглядно говорило о том, что в Петрограде нет по-настоящему сильной власти, которая могла бы защитить горожан от распоясавшихся бандитов. И это было страшно.
Алексей Максимович разгладил ребром ладони, исписанный убористым почерком лист вполне приличной бумаги и, уже более внимательно, перечитывая отдельные строки, дочитал письмо, адресованное почему-то наркому Просвещения Луначарскому, хотя оно и просилось на стол председателю Петроградского ЧК Яковлевой, до конца. Это был крик о помощи.
Наблюдавший за ним хозяин кабинета, произнес негромко:
– Судя по вашей реакции и по тому интересу, с каким вы прочитали письмо, вы не могли не знать Фаберже.
– Еще
