и на его лице промелькнула улыбка уставшего до чертиков человека. – Тем более что не часто услышишь подобное в наше время. Большей частью шпыняют со всех сторон, да требуют порой невозможного. Ну а что касается нашего дела… Кстати, – неожиданно вскинулся он, – как вы относитесь к тому факту, что сейчас происходит откровенное разграбление государства российского?
– Вы имеете в виду интервенцию?
– Если бы только это, – вздохнул Луначарский. – Сейчас я говорю о внутреннем разграблении России. О тех, кто, прикрываясь революционными лозунгами, грабит достояние российское, которое веками наживалось нашими предками и которое по праву должно принадлежать народу.
«Ишь ты, как закрутил! – покосившись на хозяина кабинета, хмыкнул в усы Алексей Максимович. – Эдак и до контрреволюционных речей недалеко дойти. Прикрываясь революционными лозунгами… Интересно, кого же он конкретно имеет в виду?»
– Я… я не совсем понимаю вас, Анатолий Васильевич.
– Ох, лукавите, Алексей Максимович, – подыграл Горькому Луначарский. – Впрочем, чего здесь понимать? Ведь вы прекрасно осведомлены о том, что наш всемогущий хозяин города и подчиненные ему люди, прикрываясь громкими фразами о национализации богатства, нажитого буржуазией, изымают музейные ценности, ювелирные изделия и драгоценности не только из дворцов, но и у той части интеллигенции и сравнительно небедных горожан, которые волею судеб остались в Петрограде и теперь превратились в объекты охоты вышеупомянутых товарищей. Плюс, как вы сами догадываетесь, за ними же охотится петроградское ЧК. Но я даже не об этом говорю сейчас, и дело даже не в том, что изъятие золота, драгоценностей, ювелирных изделий, а также предметов музейной ценности и культурного наследия России зачастую происходит без законных оснований и большей частью похоже на откровенный грабеж, а дело в том, что все эти богатства испаряются неизвестно куда, а проще говоря, осаждаются в чьих-то тайниках и карманах. Так вот я вас и спрашиваю, как вы лично, писатель Максим Горький, относитесь к подобным вещам?
– Могли бы и не спрашивать об этом, – пробурчал в усы Горький. – Само собой, что крайне отрицательно.
Явно возбужденный только что произнесенным обвинением в адрес председателя Петросовета, которому Владимир Ильич безвозвратно доверял, Луначарский потеребил пальцами свою знаменитую бородку «клинышком», неожиданно мягко улыбнулся, как бы извиняясь перед гостем за излишний пафос, и уже чуть мягче произнес:
– Я даже не сомневался в этом. И поэтому хочу перейти к существу той просьбы, с которой решил обратиться к вам и к Марии Федоровне…
Проговорили они долго, и Алексею Максимовичу было, о чем подумать, когда он возвращался домой. Оперируя достоверными фактами, которых у члена Реввоенсовета республики было великое множество, Луначарский нарисовал перед Горьким ужасающую по своим масштабам картину расхищения народного достояния в Петрограде. Революционные матросы и солдаты, уполномоченные советской властью комиссары, мародеры, бандиты
