любила до безумия рассказы старого Брагима и с этой целью не раз подговаривала Михако подзадорить нукера. Тот не заставлял себя долго просить для потехи «княжны-джаным», своей любимицы.
– А что, батоно, – начинал Михако, лукаво подмигивая мне, – ведь, слышно, ваш Шамиль большой хвастун был?
– Нет, ага[20], – они даже во время самых горячих споров иначе не величали друг друга, – не говори так! Шамиль был великий вождь, и не было другого такого вождя у мюридов.
– Да что же он, сам-то науськивал, науськивал свой народ, травил его исламом, а как попался, так сам же с повинной пришел к нашему вождю. Ведь, небось, не бросился в пропасть, как в плен его взяли? Нет, привел-таки своих жен, и сыновей, и внуков и сдал их на милость русским.
– Не говори, ага, того, чего не знаешь, – сурово останавливал собеседника Брагим. – Наши долго бились… Долго осаждали. Неприступное то было гнездо… На самой вершине гор засел вождь мюридов. В этой битве убили моего князя-орла… А мы все шли, все поднимались. В то время два ангела бились в небесах у Аллаха, белый и черный. Белый победил и сбросил черного в бездну. Задрожали горы, а с ними и гнездо великого Шамиля. И понял гордый старец волю Аллаха, и открыл ворота крепости, и вывел жен и детей своих… Я был рядом, за камнем белого вождя. Я видел, как белый вождь принял из рук Шамиля его саблю. Кривую, длинную, изрубившую на своем веку немало урусов…
– Вот то-то и скверно, батоно, что он отдал саблю, лучше бы он себя самого этой саблей… – и Михако хладнокровно показывал рукой воображаемое движение сабли вокруг своей шеи.
Брагим недовольно крутил бритой головой. Он втайне не одобрял поступка Шамиля, но не хотел предавать своего бывшего вождя на суд уруса-грузина.
– Скажи, батоно, – снова начинал Михако, дав старому нукеру немного остыть от его воинского задора, – кто, по-твоему, скорее в рай попадет, наши или ваши?
– Аллах не делит людей на племена… У него только светлые и темные души.
– А воины – мюридские или урусы – наследуют землю Магомета?
– Все храбрые, без различия племен и сословий, и вожди, и простые джигиты, все они одинаково дороги Магомету, – невозмутимо отвечал старик, сверкая из-под седых бровей своими по-юношески быстрыми глазами.
Я с восторгом слушала такие разговоры, особенно когда Брагим воодушевлялся и раскрывал передо мной дивные и страшные картины боя там, в далеких горных теснинах, среди стремнин и обрывов, под дикий шум горных потоков, смешанный с оглушительной пушечной пальбой и стонами раненых.
Я видела точно в тумане страшные кручи, усыпанные, как мухами, нашими солдатами, идущими на приступ… Их встречают градом пуль, лезвиями шашек, криками «Алла!», «Алла!». И вот гнездо разрушено. Грозный вождь делается смиренным пленником и молит о свободе. И белый и темный вожди долго смотрят друг другу в очи… Страшен и непроницаем этот взгляд… Тысячи русских и столько же горцев ждут решения. И что-то дрогнуло в сердце русского героя при виде плененного
Ага́ – господин; почтительное обращение.
