минутку, а потом тряхнул головой и снова взялся за инструменты. Кусок дерева в его руках пока казался бесформенным, но, судя по резным деталям, украшающим фасад хозяйского дома, мастером старик был отменным. – Об чём это я? А, ну да… Да… Это всё ещё раньше приключилося, до войны ещё и до того, как я на свет появился. Вера в Господа тогда серьёзной бедой обернуться могла. Большевики против церковников поднялись, церкви рушили, священников налево и направо штрафовали или в лагеря ссылали, погосты уничтожали… У нас своей церкви-то в деревне не было, а батюшка был. После того, как в Ольховке храм под амбар определили, он сюда перебрался. Исповедовал, отпевал, дитё мог окрестить, ежели надобно… По мелочи, в общем, чтобы власть не нервировать да судьбу не искушать. А Настасья тогда первой красавицей была на деревне. Мать сказывала, что за девкой этой такой ухажёр городской ухлёстывал, что ежели б захотела, всю жизнь бы как сыр в масле каталася. А она не захотела. Любовь у неё была с пареньком местным. В ЗАГС идти не решались, потому как ухажёр тот самый городской большим человеком был – побоялись, что как узнает, ради кого Настасья ему отказала, так сразу парня со свету и сживёт, чтобы своего добиться. Так и жили – по тёмным углам да по сараям прячась от глаз посторонних. Уехать отсюда хотели, да не успели – у парня того мать слегла, а он единственный сын, и ухаживать за несчастной больше некому было. А Настасья сиротой росла, у бабки своей двоюродной жила. Бабка та дюже набожная была, всё девку пилила, что невенчанная с мужиком любуется. Дескать, бумажка из ЗАГСа – это пустой звук, можно и без неё обойтись, но обвенчаться надобно непременно. И батюшку подговорила, чтобы он тайное венчание провёл. Это сейчас в церкви просто откажут, если штампа в паспорте нет. Не будут венчать, и всё тут. А тогда времена какие были? Вроде только вот недавно браки в церквах регистрировались при венчании, а потом у церкви это право отняли да ЗАГСам отдали. И венчаться вроде как необязательно стало. А ежели вперёд получения бумажки с печатью венчание проведёшь – всё, преступник. В лагерях и за меньшее люди страдали. В общем, обвенчал их батюшка по-тихому, без свидетелей. Бабка только Настасьина при этом присутствовала. Кто проболтался, неизвестно, да только вскоре после того всех четверых отвели в лесок и расстреляли.
– За что?! – Тоня слушала старика, открыв рот от изумления. – Вы же сказали, что штраф или концлагерь…
– Так кто ж их знает-то? Без суда и следствия объявили врагами народа и всё. Дело-то личное было. Самоуправство скорее всего, да кто ж разбираться-то полезет? Своя шкура дороже. И хахель городской лично на безобразии этом командовал, так что там понятно было, откуда ветер дует. Никто связываться не захотел. Настасья перед смертью прокляла его. Сказала, что век ему и его потомкам во грехе жить. А ежели кто из его рода венчаться надумает, так сразу и помрёт. Ну вот с тех пор она в лесах наших и хозяйничает. До войны детей заплутавших и животину пропавшую домой выводила, потом, сказывали, партизанам помогала… Я сам-то прямо перед войной родился. Отец погиб, а мать со мной сюда на заимку сбёгла. А потом деревня сгорела. Вместе с немцами.
