переброшенное через конское седло, связанное веревками тело.
Дергался ли он, плакал ли, угрожал? Не помню. Даже если так, голос его не достигал моего слуха. Время от времени я вливал ему в рот пару глотков воды, заправленной маковым соком. Порой давал немного хлеба.
Ночью я украл маленькую рыбачью лодку. Швырнул его на дно и отплыл. Помню его дикий, испуганный взгляд, глаза неразумного зверя. Но возможно, это мне лишь приснилось. Торренберг маячил на горизонте, пятно абсолютной темноты на черном фоне.
Мы доплыли. Остров не показался мне большим. Был он куда меньше, чем окружающее его днем и ночью облако тумана. Что-то хихикало в зарослях, что-то мелькало в тростнике, кричали бакланы. Я рассек веревки Демнора и оставил его спящим на берегу.
– Отчего сны не пожрали меня? – переспросил он и мрачно рассмеялся. – Я уже истратил их все. Когда во тьме своего дома ожидал, пока настанет срок, я сам пил одуряющий маковый отвар. Добровольно сошел глубоко во мрак. Вместо меня сны видели лишь черную пустоту, ведь во мне и вокруг уже ничего не было. Я знал, что если бы среди туманов Торренберга привиделась мне Алайя, это была бы Алайя Демнора.
Я задрожал, услышав эти два имени, произносимые на одном дыхании. Звуки их соприкасались, с хрустом отирались друг о друга. Я перевел взгляд на местами усохшие, а местами и раздутые останки, распятые на ветках. Вопросительно поднял брови. Он согласился, кивнув.
– Отчего ты за ним вернулся? – спросил я.
Он пожал плечами.
И вдруг я поверил, что мое странствие было напрасным. Что он уже знает новости, с которыми меня к нему отослали. Что нам нечего предложить друг другу, никакой истины, никакого рассказа. Что каждое слово будет как мелкая монета, которую кладут под язык умершему, чтобы тот сумел заплатить проводнику.
Мне не было нужды ничего говорить. Он знал, что Проклятие прицепилось к Алайе. Отравило ей дни, вытеснило всю радость. Медленно терзало страну Наанедан, убивая в ее обитателях волю к жизни. Таилось на хлебных полях, покрытых снегом, в растрескавшейся от суши земле, в дыхании морозного ветра. А потом – в звоне доспехов чужих армий, в резне и заревах пожаров. Прекрасный город Наанедан исчез.
А может, это было не Проклятие, а лишь сон безумца, который тот видел десятилетиями. Сон, который поймал в тенета не один разум. Сон, который распространился и затянул все своей паутиной. Повествование идиота, дурака, громкое и ничего не значащее. Или это было чье-то пожелание, чья-то пустота, пустыня сожженных желаний; отраженная в зеркале Торренберга тьма. Я не знал, но знание и незнание, возложенные на противоположные чаши весов, сейчас весили одинаково. Я это понимал.
И лишь одну весть я мог предложить ему в этот момент. Я снял с пальца княжий перстень.
– Я не только командир княжеской стражи, – сказал я, вручая ему перстень. Герб блеснул отраженным светом костра. – Я его сын.
Не знаю, что случилось потом. Но не потому,
