Ядвиги» всего лишь хрупким деревянным барьером. Воздушный корабль начнет подниматься, сопровождаемый радостными криками и аплодисментами, чаша его заслонит холодное осеннее небо. Я окликну Марию, расталкивая локтями зевак. Она повернется ко мне – и в этот момент корабль взорвется, превратившись в клуб яркого огня и ранящих толпу осколков. Над пустырями пронесется крик, «Ядвига» осядет на порыжевшую траву, словно птица с подрезанными крыльями, а люди бросятся наутек, топча друг друга. Только я и еще один человек будем пробираться в противоположную сторону, к Марии, стоящей без движения и всматривающейся в огни. А потом сестра моя очнется от летаргии, переступит остатки деревянного барьера и, никем не остановленная, шагнет прямо в сердце огня. Взглянет на меня, прежде чем огонь испепелит белки ее глаз, и взгляд ее выжжет мне рану в сердце – рану, которая никогда не затянется. Именно такой я ее и запомню – в ореоле пламени вокруг головы и с лицом, отмеченным страданием, ощущать которое должны лишь обреченные на адские глубины души.
Страшная смерть Марии на короткий момент прославит меня, простого чиновника. Некоторые газеты напишут, что самоубийство моей сестры было актом политической провокации – одна решится даже на то, чтобы выдумывать ерунду о «княжне, известной в анархистских и нигилистских кругах»; люди примутся шептать у меня за спиной и смолкать при моем приближении. Я едва не потеряю работу, но сумею упросить начальство, чтобы меня оставили на должности.
Несколько раз меня допросят в краковской полиции. Следователь Чвянкала, худой и с нездоровой кожей, сам, похоже, страдающий желудком, выразит сочувствие в связи с гибелью моей сестры, однако подозрительность его не уменьшится ни на йоту. Он покажет мне фильм, проецируемый на белую простынь в затемненной комнате участка, фильм, на котором будет видно не только старт «Королевы Ядвиги», но и нас с Марией.
– Прошу взглянуть, – скажет он, – вот здесь кажется, что вы желаете помочь вашей сестре, уже тянете к ней руки, чтобы удержать ее от того, чтобы она шагнула в пламя. Я ведь не ошибаюсь? Картинка зернистая, но мне кажется, я прав. Прошу смотреть дальше. И вот здесь вы внезапно отказываетесь от своего порыва, опускаете руки и застываете, словно статуя Командора у Моцарта. Отчего же? Что этот человек сказал вам? Кем он был?
Я взгляну на экран, что запечатлел последние секунды жизни Марии.
– Я испугался огня, оттого и не остановил ее, – отвечу, справившись с комком в горле.
Чвянкала продолжит допрос:
– Это человек – не профессор ли Костшевский? Лица не видно, но судя по фигуре и старосветскому покрою фрака, можно подумать именно так. Я немного знаю профессора, видел его как-то, – похвастается он. – Это выдающийся специалист. Что ученый такого калибра делал рядом с вами?
Я смолчу, хотя, естественно, мне захочется предложить расспросить об этом самого Костшевского.
– А
