форменный недельный запой, и воспоминания об этом были столь тяжелыми, что Геннадий Ильич дал себе зарок, которому следовал неукоснительно. Первое: никогда не смешивать напитки. Второе: не выпивать в общей сложности больше пол-литра крепкого алкоголя, как бы ни подмывало позволить себе лишнее. Третье: лучше сдохнуть от похмелья, чем похмелиться хотя бы глотком пива.
Люся была в курсе этих трех железных правил мужа, но все равно напрягалась всякий раз, когда он отмечал праздники с сослуживцами или находил повод открыть бутылку дома. За почти двадцать лет ужас от былых пьянок не прошел, и она не чувствовала себя спокойно, пока Геннадий Ильич не отодвигал стакан и не вставал из-за стола. Он не сомневался, что так будет и на сей раз, но относился к причудам супруги с пониманием. Сам виноват.
Таково было еще одно его жизненное кредо. В неудачах своих винить не окружающих, а конкретно себя. Это было по-взрослому. Слишком давно Геннадий Ильич вырос из коротких штанишек, чтобы чувствовать себя никчемным сопляком, за которого все решают и делают другие. Генерал Харламов, конечно, свинья редкостная, но разве он запрещал Геннадию Ильичу поступить в училище или строчить рапорты, добиваясь перевода на новую должность? Сам мирился со своим положением, сам боялся нарушить комфортное равновесие, вот и расхлебывай теперь. Получите и распишитесь, товарищ отставной майор. И про хобби, про хобби не забудьте.
Что ж, увлечений у Геннадия Ильича хватало. Он любил читать и слушать музыку. Но настолько ли сильно, чтобы заполнить огромную брешь, образовавшуюся во времени? Пустота размером в десять-двенадцать часов в день. Это что же получается? Люська будет ходить на работу, а он дома сидеть? Костяшками домино во дворе щелкать? Так ведь нет давно никаких доминошников и шахматистов, повывелись. Придется Геннадию Ильичу в одиночку выкручиваться.
«Найду себе работу, – решил он, переборов искушение открыть бутылку и накапать себе пятьдесят целительных капель. – Все как-то устраиваются. Что, я хуже других? Руки из правильных мест растут, и между ушами кой-какой запасец мозгового вещества имеется. Не пропаду. А хобби свои пусть, вон, генералы наращивают. Им нужнее. Они, небось, и гвоздь самостоятельно в стену загнать не могут. Пусть хоть марочки со значками перебирают. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не какало. Или не плакало? В общем, и то и другое».
Люся пришла с работы всего на полчаса раньше, а не на два, как обещала. Выглядела суетливой, но веселой и какой-то похорошевшей. Глаза так и сияли, как звездочки. Она была на десять лет младше Геннадия Ильича, а сегодня вообще могла сойти за тридцатилетнюю. Свой подарок он получил утром – псевдояпонскую беспроводную бритву и флакон одеколона к ней, – так что на сей раз Люся ограничилась поцелуем.
Это она так думала, что ограничилась.
Все, что пережил сегодня Геннадий Ильич, требовало выхода. Он был как банка со сгущенным молоком, которую поставили вариться на сильный огонь: еще чуть-чуть – и лопнет. Люся успела только протестующе вскрикнуть, когда он сгреб ее в охапку и, словно бы вальсируя, стал теснить
